Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
– Момент! – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Пива принесу.
Он вернулся с четырьмя кружками пива и, когда сел на место, поднял свою кружку и провозгласил:
– Ну что, друзья-подруги, за сказочный город! И за то, чтоб нам дойти до него в конце пути.
После другого концерта, следующим вечером, они сидели в том же баре, на том же месте. Снова пили за сказочный город, только тост уже предложила Снежана. Глеб все шептал что-то на ухо Томиславе, та с трудом сдерживала смех и возбуждение. Снежана тихо говорила Петру:
– Знаешь, какое желание я загадала?
– Откуда мне знать?
– Должен. Ты должен его чувствовать нутром.
– Почему это?
– Потому что оно касается непосредственно тебя. Я загадала желание, чтобы ты стал моим. Только не делай вид, что тебе это безразлично. Все желания, которые я загадываю, исполняются. Как в сказке. А против сказки в этом мире ничто не устоит – ни физика-химия, ни психология, ни мистика, ни самая черная-пречерная магия…
– Ни даже совесть? – спросил он, пристально взглянув на нее.
– Большинство людей – страусы, которые в случае чего сразу зарывают голову в песок. Этот песок – и есть совесть. Для того и насыпали целую пустыню песка, чтобы было во что зарыть свои волю и сознание. Смотри мне в глаза внимательно…
Петр послушно уставился на миндалины ее карих глаз. В этот момент Томислава шепнула на ухо Глебу, встала из-за стола, и тот поднялся вместе с ней. Держась за руки, они ушли, оставив Петра и Снежану в одиночестве.
– Смотри и слушай, – продолжала Снежана. – Я родилась за спиной у Бога, в час, у которого два лица: старое и доброе лицо смотрит на рассвет, молодое и злое лицо смотрит на закат. Родители зачали меня в ночь на великий праздник Благовещенья, когда Богом положен запрет на зачатья людские, ибо то день зачатья от Духа Святого, и похоть не должна осквернять его, даже законная похоть мужа к любимой жене своей. Между полночью и первым часом ночи зачали меня. Моя мать, когда зачинала, выкрикивала молитвы к Богу, и ум ее мутился от пьянящей сладости, которая вожделенней вина. Мой отец, когда зачинал, поминал дьявола, как привык делать в азарте, в ярости и в любовной судороге. Слова божественные и дьявольские переплелись друг с другом в миг, когда зачиналась я. В сердцевине Господнего слова скрылась адская червоточина. Семя моего отца, белесое на вид, имело злой привкус черного греха. Мать с жадностью глотала это семя, хватая его устами – теми, другими и третьими. Три пары уст у нее: две пары на двух полюсах тела, третья пара сокровенная – внутри души, – предназначенная к тому, чтобы вкус любви отличать от вкуса похоти, вкус безумия отличать от вкуса мудрости, вкус правды отличать от вкуса лжи, вкус зла отличать от вкуса добра, вкус Духа Святого отличать от вкуса духа нечистого. Посеял семя отец мой, и взошло оно во чреве матери моей, и я вышла из темного чрева на свет яркого дня, но мне казалось, что из светлого рая изгнали меня в мрачный ад, и по пути в него задержалась я в странноприимном доме, что стоит у дороги, меж оврагом и трактом, между Истиной и Мороком, и дом называется жизнью человеческой. Дом этот мал снаружи, но бесконечен внутри, в нем этажи-лабиринты, в нем змеи-коридоры, в нем челюсти-двери, в нем комнаты-утробы. Для блужданий в этом доме вручили мне мерцающую свечу в одну руку и волшебную ветвь в другую. Когда я заглядываю встречному в глаза, то свечу свечой, и пелена мрака падает на разум его, и во мраке касаюсь ветвью левого соска, и встречный открывает мне свое сердце, чтобы я взяла его и проглотила и оно слилось с моим сердцем внутри меня. Расступается плоть, когда пальцы мои тянутся к сердцу, и смыкается вновь, когда я оставляю пустоту на месте его. Сосущую змеиную пустоту на месте пропавшего сердца. И в той пустоте живет время – время между небытием и смертью. Голос времени смертные путают с голосом сердца и, когда слышат «тик-так», принимают его за «тук-тук». Сердце, стучащее костяшками пальцев в двери вечности, так похоже на время, скребущее когтями по душе. Но сердце есть нечто, а время есть ничто. У сердца есть форма, у времени ее нет. Сердце бежит от смерти, время вливается в смерть, как река – в океан. Сердце – это птица, запертая в груди, время – это камень, повешенный утопленнику на шею. Петр, Петр! Имя твое означает «камень», и я дала тебе камень пустоты вместо сердца, которое забрала.
Когда он пришел в себя, очнулся от оцепенения, то увидел, что у Снежаны губы и подбородок в крови.
– Что с тобой? – спросил он, прикасаясь пальцем к ее подбородку и размазывая кровавый подтек. – Губу прокусила?
– Ты слышал когда-нибудь про вештицу? – спросила она, вытирая пальцами кровь и облизывая их языком. – Болгары ее «вещицей» называют, а у нас говорят «вештица».
– У вас – это где? – спросил он.
– В Хорватии, в Сербии, в Черногории, в бывшей Югославии, короче. Мой отец – серб, мать – хорватка. Они жили в городке Бели-Манастир, в Хорватии. Там они и зачали меня и сестру, а родились мы в Венгрии, куда родители сбежали от войны. Потом сюда перебрались, в Москву. Тут мы с сестрой и выросли. Потом родители возненавидели друг друга, развелись, мать вернулась в Хорватию, и мы с сестрой вместе с ней. А потом мы с Томиславой уехали от матери сюда. Нам ведь Хорватия – никакая не родина, по сути. Так вот, у нас – у сербов и хорватов – есть «вештица». Слышал?
– Нет, не слышал.
– Так послушай. Чтобы женщине стать ведьмой, она должна душу продать дьяволу – тогда и получит ведьмовские способности. А вештица, ей не обязательно душу продавать, часто она уже с рождения такая – волшебная. Потому что зачата была в особый день и час. Вештица может превратиться в мотылька и влететь в чужой дом. Поэтому, если увидишь мотылька, на всякий случай перекрестись и скажи: «Спаси меня Бог от нее», – вдруг это вештица. Она может похитить с неба месяц, превратить его в корову и выдоить лунное молоко. Правда, никто не знает, что она делает с тем молоком, но я тебе скажу. – Снежана положила ладони себе на груди, нежно погладила их, помяла круговыми движениями, развела руки в стороны и продолжила: – Она поит этим молоком избранных мужчин. А избранные мужчины у
