Мария Введенская - Пределы неоднозначности

Кай на секунду опустил глаза, и Чарли успела спокойно вздохнуть, потому что находиться постоянно под действием его взгляда, в котором сплетались безвременье и усталость, было очень тяжело.

– И вот однажды он стал говорить мне про жертву…. Мол, Бог хочет, чтобы мы принесли ему жертву. Я подумал – ну ладно – раз Бог хочет. Честно говоря, я никогда не слышал Его голос, и решил, что раз Авелю так повезло, может, парень и не такое дерьмо. В общем, мы сделали алтари, и он возложил на него лучшего из стада ягненка – об этом прямо кричит Библия – а про меня написано, что я принес одну гниль. – усмехнулся Каин. – Но это, конечно, не так. Я принес результаты своего труда. Всё самое лучшее. Хотя идея жертвоприношения мне не близка, потому что Бог – не дьявол, чтобы ему за что-то платить или заключать с ним сделки, скрепленные кровью. Авель же считал иначе.

– Без пролития крови не могло быть прощения грехов? – сощурено вспомнила Чарли, ткнув воздух пальцем. – Вы говорили об этом.

– Да, именно так он и считал. И настаивал, чтобы я смочил в крови ягненка свое приношение. Но я, разумеется, не стал этого делать, за что в Библии на меня навешали кучу ярлыков. Что я не подчинился, что я не боялся Бога…. – развел руками тот. – Мы подожгли подношения, и дым, что шел от костра Авеля, действительно стоял столбом, а мой – стелился от сильного ветра, который едва позволял огню разгореться. Ты бы видела торжество на его озаренном лице, и непонимание на моем. Он рассказал об этом всем… вообще всем. Как Господь презрел на его жертву, а на Каина не презрел. Мне было тяжело в тот год. Все тыкали на меня пальцем… и честно говоря, я понятия не имел, что значил тот дым. Я сильно сомневался в правильности своих суждений, а ко всему прочему, еще и не собрал ни одного урожая в тот год. С погодой было, как всегда, да и я работал, не покладая рук, но ничего не получалось. Так что я практически сидел на его шее, а Авель только посмеивался и напоминал… напоминал, как я отказался вымазать кровью свои подношения, и как Бог наказал меня за это. Он совершенно помешался, и меня это тихо добивало. Что-то в нем пугало… но раздражало куда сильней. И в итоге я не сдержался. Убивать его я, конечно, не собирался, хотел только поговорить…. И однажды позвал его в поле, потому что мне казалось, что он как-то причастен к моим бедам. Я спросил, но он раскричался опять про мое несмирение, про гордыню, упрямство, про тот случай с жертвоприношением. И я понял, что если и мог когда-то повлиять на него, то больше не сумею. Никогда. Он зависел от чего-то другого… от кого-то, кому приносил эти жертвы, и хотел, чтобы и я приносил тоже. От кого-то, кто сделал мою землю бесплодной. И я был так зол, что даже на какой-то момент усомнился вообще во всем, что знал и во что верил. Я подумал, ну что ж, раз Богу угодны кровавые жертвы…. И я поднял камень с земли и бросил. Мы стояли довольно далеко друг от друга, но я попал. Прямо в висок. Это очень странно, как будто кто-то действует твоей рукой, когда глаза слепы от ярости. Умеешь – не умеешь… но ты всегда попадаешь. Была одна женщина, которая от ярости метнула нож в своего мужа – обычный кухонный нож – и попала. Никакого баланса, да и она сама понятия не имела, что может это сделать, но, тем не менее, попала. Лезвие вошло точно в грудину. Наверное, это желание попасть… – чуть улыбнулся Кай. – Потом я похоронил брата, но земля словно отказывалась его принять. Я ведь был первым, кто хоронил кого-то.

– Ты признался? – спросила Чарли, избегая пристального взгляда, который не могла долго выдерживать. А еще она задумалась о возрасте Кая, совершенно не поддающемуся вычислениям.

– Не сразу…. – покачал головой тот. – Я был напуган. В ужасе от содеянного. И когда меня спрашивали, я довольно грубо реагировал, что не сторож моему брату. Позже, как ты знаешь, эта фраза вошла в Библию, но только не Богу я ее сказал, а тем, кто спрашивал меня об Авеле. Мне словно давили на больную мозоль снова и снова. Я понял, что совершил и что не смогу с этим жить, как опрометчиво полагал до этого. Чувство вины не отпускало меня, разъедало, уничтожало. И вот тогда я признался, и был изгнан за это на Восток.

– А как же проклятье? – не поняла Чарли.

– Что проклятье?

– Как ты понял, что проклят? Глас Божий?

– Нет, Чарли. Между Богом и человеком никогда не было прямого контакта – ни тогда, ни сейчас. Может, мои родители и были посвящены в великую тайну, а кто он вообще такой, но молчали, словно бы не имели права ее разглашать…. Прошло столько лет, и я даже не помню, как они выглядели. – удрученно заметил Кай. – Может, их изгнали откуда-то, а может, и нет, я не знаю. Но, на мой взгляд, Древо Познания – слишком явный политический символ, слишком назидательный и книжный.

Он замолчал, и Чарли подумала, что так и не услышит ответа на свой вопрос, но вопреки ожиданиям Кай продолжил.

– Я закопал брата на пшеничном поле и на следующий день после этого нашел там мертвого ворона, лежащего вверх лапками. Я убрал его, но после этого каждый день находил мертвую птицу на могиле Авеля. На девятый день я увидел там человека, чьи руки были скрыты перчатками, и он сказал, что я проклят и объяснил суть этого проклятья. Это был ангел Смерти – порог, которого мне никогда не переступить. А когда он ушел, дохлый ворон, что лежал на могиле Авеля, встрепенулся и улетел. Так я узнал, что проклят, Чарли, и признался в совершенном в тот же день. И те, кто встречались мне на пути, чувствовали мое проклятие и шарахались, словно это заразно, как и отец, как и мать. Хотя мама боролась с этим ощущением, как никто другой. Она очень любила меня…. На мне будто была невидимая печать. Каинова печать. Но я всё равно вырезал это, потому что хотел убедиться….

С этими словами Кай стянул футболку, оголив мускулистый жилистый торс, испещренный множеством шрамов. На груди был вырезан глубокий равнолучевой крест, такой белесый и вспухший… как будто Кай пытался добраться до своего сердца.

– Боже… – охнула Чарли и покраснела, представив, как молодой перепуганный парень со всклокоченными волосами похожий на безумца, возможно, даже плачущий, сидит под каким-нибудь деревом и трясущейся рукой вырезает вот этот вот знак… а может, и впрямь пытается вырезать собственное сердце, чтобы проверить – настолько ли он бессмертен на самом деле? Кровь стекает по его телу, пачкая и без того грязную одежду.

– А что на Востоке, куда тебя сослали? – быстро спросила Чарли, желая, чтобы он поскорей надел свою футболку, прекратив нескончаемый поток ужасных картин в ее голове.

– Проклятые земли. – ответил тот, одевая футболку. – Но об этом я тебе рассказать ничего не могу.