Мария Введенская - Пределы неоднозначности

Ее тело замерло на горячей сухой земле, по иронии совсем недалеко от подруг. В глазах потемнело, мышцы расслабились, и Чарли отключилась.

Была неглубокая ночь, и прохладный ветер неприятно касался кожи. Не отпускало ощущение, что ее кто-то качает в детской кроватке или же несет на руках. Мозг постепенно приходил в себя, передавая по цепочке какие-то утерянные или оборванные воспоминания, выкладывая их как мозаику, осознавая каждый подчиненный орган. Было тихо. Чуть слышно похрустывали ветки под ногами несущего, и шумели кроны деревьев. Случайная ночная птица издала свой тревожный зов. Пахло влагой и свежестью. Пахло лесом после дождя.

Наконец, движение прекратилось, и ее бережно опустили на сырую землю. Зябко… и еще этот ветер. Но вскоре, словно бы дуновение тепла достигло лица и рук, и окоченевших ступней. Тепла, которое вскоре превратилось в жар. Слабый треск стал новым звуком – таким уютным и добрым. И когда сознание вернуло себе прежний цвет и форму, Чарли открыла глаза. Сначала таращась во все стороны, пытаясь проморгаться, чтобы избавиться от пелены, а потом уже спокойно обозревая окружающую обстановку.

Всё казалось до боли знакомым – ночь, лес, костер, мягко полыхающий на ветру, подбрасывающий искры, стрекочущий и греющий. Уложенные вокруг бревна – пустые, правда, что взволновало Чарли. Сама же она лежала вблизи от костра и думала, а что если вдруг ветер подует в ее сторону, успеет ли она сгореть дотла, пока кто-нибудь не потушит ее? Тот, кто зажег костер….

– Я прямо за тобой. – сказал тихий обволакивающий знакомый голос, но немного странный… взволнованный, что ли.

Чарли кряхтя села, и далось это нелегко. Мышцы казались дряблыми и тянучими, словно жвачка. Внутри и снаружи всё болело, особенно спина и локти. Чарли поморщилась и вытянула правую руку, еле удерживая ее на весу, и перевернула, чтобы осмотреть локоть. Вопреки ожиданиям, он оставался на месте, но кожа вокруг была изодрана и стерта до мяса. Чарли осмотрела другую руку… то же самое.

– Черт… – прошипела она, с ужасом думая о своей спине.

На ум пришли вестерны, где несчастного (что бы он ни сотворил, сейчас он точно был несчастным) привязывали к лошади и гнали ту во весь опор. А потом в кадр обязательно брали останки привязанного, и если честно, мало, что от него осталось. Так… какой-то красный кусок в оборванных тряпках. Истерзанный, такой же стертый, как и локти Чарли… как, возможно, спина Чарли.

Кай обошел ее и сел на колени совсем рядом.

– Рада видеть тебя живым. – почти шепотом сказала Чарли и улыбнулась. Голосовые связки были сорваны, и на восстановление уйдут месяцы, если не годы.

– Я тебя тоже. – Кай выглядел усталым.

Чарли никогда и подумать не могла, что он может устать. А сейчас устал… правда. Ввалились и без того худые щеки, под глазами синели круги, а сам он казался бледным как привидение. Чарли кивнула, опустив глаза.

– Значит, он мертв? – спросила она, едва шевеля губами.

– Нет. – покачал головой тот. – Его нельзя убить.

Чарли издала какой-то короткий неопределенный смешок.

– Зато меня можно…. Ради чего, вот вопрос?

Кай чуть наклонил голову – получился несколько хищный взгляд. Хотя силы в нем почти не осталось. Он бы и сам с радостью лег на землю, ноги едва держали.

– Нельзя убить зло и нельзя убить добро. Одно не может быть без другого, не мне тебе об этом говорить. Ты и сама всё прекрасно знаешь.

Чарли моргнула в знак согласия.

– Но у него теперь нет силы, и не будет еще долгое время. А, может, он вообще никогда не сможет вернуть то, что имел. Если Бог даст. Не тот, кому он приносил кровавые жертвы, а тот, который испытывал меня, и чье испытание я провалил. Долго сопротивлялся, но провалил.

– Эмоции взяли верх? – пробормотала Чарли.

– Берегись эмоций. – кивнул Кай. – Берегись. Это тяжелое испытание. Монотонное, долгое, повторяющееся, пока что-то не переключится в твоем сознании, и тебе станет действительно всё равно. Но это не безразличие, а состояние близкое к божественному.

– Абсолютная уверенность?

– Да. – Кай снова поднял голову и смотрел теперь сверху вниз. – Или пока ты не сорвешься. Пока не совершишь убийство и тогда будешь проклят. Каиново проклятье… пора называть это так. Мало, кто знает, что именно это значит.

– Проклятье вечно скитаться? – спросила Чарли, наморщив лоб.

– Одиночество. – ответил Каин. – Это как невидимая печать, которую чувствуют люди и держатся подальше. И никто не может причинить вред, потому что каждый, кто только попытается, отхватит вдвое, а задумавший убить – всемеро. Но, тем не менее, начинает развиваться паранойя, потому что ты ждешь удара из-за каждого угла и никогда не расслабляешься. И со временем она достигает невероятных размеров, прибирая к рукам всю оставшуюся рациональность.

– Я знаю, о чем ты… – усмехнулась Чарли и, кряхтя, села поудобней. – У меня тоже были проблемы с этой стервой. Но после встречи с тобой, мы как-то разминулись, оставшись при своих интересах. Но я знаю, как далеко она может завести и что сделать с человеком.

– Так и есть.

– Ну ладно… – Чарли зачесала растрепанные волосы на затылок. – Значит, всё было не зря. И то хорошо. Так что там произошло?

– А ты разве не поняла?

– Только ветер. – покачала головой Чарли. – И куда он дует. Но этого мало. Расскажи.

– Ну что ж, хорошо, если ты хочешь. – утомленно сказал Кай, как будто столкнулся с какой-то неизбежной рутиной. – Я был старшим, он – младшим, родители порхали вокруг него, как заботливые пчелки. Я же просто исполнял роль старшего. Поверь, это тяжело всегда быть вторым. Мы росли, но становилось только хуже. Он провоцировал меня при малейшей возможности, испытывая мое терпение – а у юных оно измеряется миллиметрами. Каждый раз, когда я срывался, мне сильно попадало от родителей. В их глазах, я всегда был виноват, потому что не проявлял достаточной сдержанности. Я же старший и должен вести себя соответственно. Библия почему-то всегда отдает предпочтение младшим братьям… хотя я иногда думаю, что это мой след в истории. А может я просто параноик. Сомнения делают из человека параноика.

Кай вскинул брови и ухмыльнулся, потерявшись на миг в воспоминаниях, отчего эта ухмылка выглядела несколько безумно.

– И я обижался, но потом очень быстро понял правила игры и попытался быть умнее и хитрее. Поначалу получалось, но в этом искусстве Авель преуспел втрое больше. Я даже близко не мог сравниться с ним в ловкости и изворотливости ума. Он всегда знал, как получить то, чего хочет. Я же только бесился, глядя на это. Потом, когда мы достигли определенного возраста, то выбрали себе дело по душе и начали работать. Я стал земледельцем, он – скотоводом. Причем, я не знаю, насколько надо быть слепым, чтобы не заметить явного парадокса в Библии и не задуматься о причинах. Ведь когда Бог изгнал Адама и Еву из Рая, он «проклял человека возделывать землю в поте лица своего и добывать пропитание через тяжкий труд». Я так и делал…. И поверь, нет работы тяжелей, потому что урожай зависит не только от тебя и твоих усилий, но и от обстоятельств, от природы. Но Авель приносил мясо…. Он нарушил ясные предписания, но наказания не последовало. Наоборот, он чувствовал себя любимчиком и всячески подчеркивал свое особое положение. Авель стал высокомерным, он считал земледелие грязной работой. Ему всё доставалось легко, а мне трудно, и здесь внимательный человек сделал бы уже свои выводы, хотя гораздо удобней всё скинуть на зависть. Но я не завидовал своему брату. Я чувствовал обиду – да, но не зависть. Скорее, страх. ведь что-то шло не так, неправильно. Я чувствовал опасность и понимал, что у Авеля есть какая-то цель….