Анна Зимова - Ходячие. Второй шаг

Вера освободилась из объятий и села на кровать. Александра принялась расхаживать туда-сюда.

– А что говорит Шер? Операцию надо делать срочно или имеет смысл подождать? Он может провести ее прямо здесь? Ах, дорогая, столько хлопот! Тебе, наверное, трудно собраться с мыслями. Помни об одном – я всегда тебе помогу.

– Мы с ним не говорили об операции.

– Напрасно. Зачем тянуть?

– Я еще не решила, хочу ли я ее делать.

Александра остановилась так резко, будто натолкнулась на стену, открыла рот, щеки ее стала заливать краска:

– В смысле? Ты хочешь сказать, что не решила, когда будешь ее делать?

– Я не решила, буду ли я делать ее вообще. И, судя по выражению твоего лица, ты поняла меня правильно.

– Дорогая, – Александра осторожно подбирала слова, – я знаю, что гормоны – ужасная вещь. Они заставляют тебя думать криво.

– Я не думаю криво. Я просто пока ничего не решила.

– Твое состояние диктует тебе неправильные мысли!

– Алекса, пожалуйста, не говори: «состояние». Давай называть вещи своими именами. Я беременна. Не надо говорить о беременности как о смертельной болезни.

– Дорогая, ты же знаешь, будь в городе спокойно, я бы первая тебя поздравила. Я бы устроила тебя в приличную клинику. Создала условия, пригласила лучших врачей. Я бы все для тебя сделала. Просто сейчас я ничего не могу. Не стоит произносить «беременность» с такой романтической интонацией. Романтику растоптали. Кругом болезнь и смерть. Мне продолжать?

– Нет. Я знаю, рожать ребенка сейчас – самоубийство и грех.

– Зачем же так жестко? Скажем, это не очень… целесообразно.

– Не могу я относиться к ребенку как к раковой опухоли, которую нужно удалить. Я ждала беременности столько лет. Я отчаялась, смирилась. И теперь мне ее послали.

– Не привыкай думать о нем как о ребенке.

– Это ребенок! И никто, кроме меня, не будет решать, жить ему или умереть. Я даже тебе не позволю им распоряжаться.

– Вера! Вера! Окстись. Ну какой ребенок! Тебе сорок. Чтобы выносить, тебе нужен стационар и специалисты. Ты не сможешь кормить его грудью. А у нас нет ничего. Ни пеленки, ни распашонки.

– Все можно найти. Шер сказал, шансы родить есть. Зачем ты отговариваешь меня от того, чего я хочу больше всего на свете?

– Я, конечно, сейчас кажусь тебе стервой, но я просто мыслю здраво. Когда улягутся первые ахи-охи, начнется бесконечная борьба. Каждый чих ребенка будет проблемой. Вырастить его здоровым в таких условиях… неужели ты считаешь, что это реально? А шум! Шум, который поднимают дети? Об этом ты подумала? Младенцы визжат, Вера. И ты знаешь, кого могут привлечь их крики. И «самоубийство», как ты назвала рождение ребенка, быстро превратится в убийство. А ты эгоистично говоришь – рожу и все, никого не спрошу. Ты тут не одна.

– Эгоизм? Ты говоришь мне об эгоизме? Ну, знаешь… Кажется, кто-то эгоистично хочет помешать крепкой еще бабе родить младенца… Как ты думаешь, много ли в городе младенцев? Вместо того чтобы позитивно посмотреть на случившееся, ты требуешь, чтобы я сделала аборт.

Александра встала. Розовые пятна на ее щеках уже стали красны:

– Я всегда принимала твою сторону. Думала о твоих интересах. Когда ты… болела, я отказалась открывать новый салон, чтобы быть с тобой. По-твоему, я желала тебе зла? Или я желала тебе зла, когда помогла избавиться от чудовища, которое хотело тебя убить? Что вообще я сделала тебе плохого? Почему ты думаешь, что сейчас я руководствуюсь другими мотивами?

Она выпрямилась и огладила волосы. Свершилось чудо, перед Верой стояла прежняя Александра. Собранная, спокойная и до боли красивая. Вере даже показалось, что волосы снова уложены в аккуратную прическу, а на ногтях блеснул красный лак. Но то, конечно, был лишь отблеск солнца.

– Я всегда готова тебе помочь. Но помогать тебе делать глупости я не стану. Мне остается только надеяться, что гормоны не помешают тебе принять верное решение.

У двери она оглянулась.

– И еще. Я понимаю, что это уже неважно, но… кто отец ребенка? У тебя никого не было уже бог знает сколько времени. Мне горько, что я узнала о твоем секрете только сейчас. Ты никогда ничего от меня не скрывала.

Но Вера молчала, глядя в окно, будто там происходило нечто интересное.

– Понятно. Нам явилась Богородица. Как символично.

Александра всегда передвигалась практически бесшумно. Оглянувшись, Вера увидела, что подруги в комнате уже нет.

Стас, в своей зеленой клетчатой рубашке, в которую был одет в день знакомства, звал ее. Он хотел, чтобы она помогла ему нести что-то завернутое в черную ткань, и в голосе его слышалось недовольство. Она пыталась сказать: Стас, прости, я не могу тебе сейчас помочь, потому что занята, – но, как назло, сел голос, и из горла вырывалось только шипение. Он злился все сильнее. «Вика, помоги мне! – повторял он почти истерично. – Помоги же». Он срывался на крик, почти фальцет. Наконец голос его превратился в женский, писклявый. Вика проснулась как от удара и резко села на кровати. Сердце бешено колотилось.

Стас снился ей каждую ночь. Всякий раз он говорил: «Помоги мне», иногда жалобно, иногда с укором. Но никогда еще его голос не был таким истеричным. На часах шесть. Сквозь сомкнутые шторы пробивался тусклый серый свет. Вика размышляла, что ей следует сделать, всплакнуть ли чуток или постараться все забыть и снова уснуть. Наверное, все-таки лучше постараться заснуть. Слишком много она плачет в последнее время. Но стоило снова лечь, как сразу же стало ясно – сон больше не вернется, как ни ворочайся. Натянув джинсы и осмотрев в зеркале без особого интереса, скорее по привычке припухшее лицо, она тихо вышла во двор. Крик «помогите!» заставил ее подпрыгнуть. Казалось, прокричали прямо в ухо, и голос был точь-в-точь как во сне – женский, писклявый. И полный непередаваемого ужаса. От такого «помогите» страшно пошевелиться. Как же она не узнала этот голос во сне?

– Аида? – закричала она, стряхнув оцепенение.

– Помогите! – снова закричали за забором. – Помогите! Они здесь! Я не могу открыть ворота!

Чтобы достать запасной пульт, который они условились хранить под ступенькой времянки, ей потребовалась секунда. Но пальцы так тряслись, что не попадали по кнопке. Наконец удалось. Но ничего не произошло. Лампочка не замигала, ворота не поехали в сторону.

– Аида, я сейчас, сейчас! – шептала Вика, и все жала зеленую кнопку. Поняв, что бормочет себе под нос, она закричала: – Сейчас, я тебя впущу!