Рэйчел Кейн - Горькая кровь

Стоп. В своей голове я кричал, пока не ощутил силу, стучащую по костям, и благословил этот момент, я получил промежуток тишины от всего неотложного груза памяти и террора, который никогда, никогда не уходил на долгое время.

Было достаточно времени, чтобы подумать, где я был, и вспомнить мою теперешнюю ситуацию… а не мое прошлое.

Тюрьма была мне знакома, знакома не по Морганвиллю, а с древних, в большей степени неприятных, минувших времен… Мой враг все еще был великим поклонником классики, потому что бросил меня в потайную темницу — круглое, узкое каменное отверстие, которое было достаточно глубоким и гладким, чтобы помешать попытке вампира выпрыгнуть или вскарабкаться. В менее цивилизованные времена можно было бы быть брошенным и забытым насовсем. Люди держались всего несколько дней, как правило, прежде, чем заключение, темнота, голод или жажда — или просто ужас — поглотили бы их. Вампиры… что ж. Мы были выносливы.

Признаться, это печально для вампира, но я всегда ненавидел горькую, удушливую темноту. Для нас полезно скрываться и преследовать, но только тогда, когда есть намек на проблеск света — мерцание, что-то определяющее тени и придающее им форму. Горячая кровь тела светится, и это, так же, доставляет комфорт и удобство.

Но здесь не было никакого проблеска, не было добычи, ничего, освобождающего от чернильной, всеобъемлющей тьмы. Это напоминало мне ужасные, ужасные вещи, будто могилы, которые я рыл, и не раз, вкус грязи и крика в моем рту, яркий и кислый, тот вкус никогда не уходил, оставляя во мне тошноту, тошноту и неспособность бороться с удушьем, ужасное чувство захоронения, только кровь может смыть это, кровь и жгучий свет…

ТемнотемнотемнотемнотемнотемнотемнотемнотемнотемнотемноГосподипочему…

Придя в себя, я согнулся от рвотных позывов, руки расположил на стене. Я стоял на коленях, что было еще менее приятно, чем стояние на ногах. Я осел обратно и обнаружил холодную, влажную каменную стену всего в нескольких дюймах позади меня. Я мог сидеть, если не возражал против грязной воды по пояс и коленей у подбородка. Ну, по крайней мере, хоть какое-то разнообразие.

Я был здесь из-за собственной ошибки. Клэр всегда упрекала мою целеустремленность, и она была права, права, всегда права, даже Фрэнк говорил мне уйти, но бедный, угрюмый Фрэнк, голодающий из-за недостатка питания, ведь никто не пополнял резервуары и не заботился о нем должным образом, а Боб, что делать с Бобом, я не мог оставить его позади, чтобы он самостоятельно, без посторонней помощи ловил мух и сверчков или случайных сочных жуков, он был очень большой ответственностью, моей и Клэр, Клэр, Клэр теперь была уязвима, без Амелии, без жалости, без доброты, без милосердия, нет, нет, нет, я не мог уйти, не должен…

Холодный скелетообразный Пенифитер с его кислотой в глазах и улыбкой убийцы…

Фрэнк предупреждал меня предупреждал меня предупреждал меня…

Пенифитер подвергал еретиков сожжению, охотился на меня, вытащил меня из последнего безопасного убежища на горячий солнечный свет, где смеялся Оливер, а затем потайная темница, темнота темнотатемнотатемнотатемнотатемнотатемнота…

В конце концов, я снова открыл глаза, мои крики все еще отражались от каменных стен. Каким шумным хором я был. Все еще была полная, кромешная темнота — скала, на которую я облокотился, вода, моя рука перед лицом, все холодное и черное, нет даже искры света, жизни, цвета.

Это потому, что я был слеп. Я вспомнил это с внезапным ударом вины; странно, что можно было бы забыть что-то столь значительное. Но в свое оправдание, никто не хочет запоминать такое (ужасно бледная улыбка Пенифитера, вспышка ножа, боль, падение).

Ты исцелился от худшего, сказал я себе строго. Я притворился, что был кем-то ясным, кем-то практичным. Ада, возможно, в ее лучшие дни. Или Клэр. Да, Клэр была бы практичной во время, подобное этому.

Слепой, слепой, три слепые мышки, смотрите, как они бегут, кто держит нож, где кошка, Дорогой Бог на небесах, кошка, а я лишь мышь, слепая, беспомощная мышь в ловушке с сыром, если бы кто-то только уронил сыр или другую мышь…

Потайная темница, я не мышь, я вампир, я слепой вампир, который, конечно же, в конце концов, исцелится и будет видеть снова. Стоп, сказал я себе. Я сделал глубокий вздох и почуял древнюю смерть, измельченные сорняки, гниение металла, камня. Я понятия не имел, где была расположена потайная темница. Я просто был в ее нижней части, стоя в холодной, грязной воде, и думал, что на этот раз мои любимые тапочки полностью и действительно испорчены. Такая жалость.

Все фантазии о мире не помогут тебе, дурак. Я мог слышать Пенифитера, его разговор; я мог чувствовать его холодную хватку на своих плечах. Этот город принадлежал сильным.

А затем пал.

Что ж. Я сильный. Я выжил. Я всегда выживал. Но сейчас нет никого, чтобы спасти меня, никто не знает, что я один один один. Темнотаааааааааааааа.

Потребовалось некоторое время, чтобы побороть панику; казалось, что каждый раз она длилась дольше; с чисто научной точки зрения я полагал, что должен был делать заметки. Монография на тему ужаса в темноте с дополнительной слепотой. Я мог бы написать целый том, если бы был еще когда-либо в состоянии писать.

Твои глаза восстановятся, рациональная часть меня — в лучшем случае крошечная часть, ни в коем случае не лучшая часть меня — шептала. Нежные ткани исцелялись дольше. Я знал это, но животное, инстинктивная часть меня все еще в панике вопила, убеждая, что я останусь в этом наполненным "ничем" навсегда, вдвойне ослепшим, не в состоянии даже избавиться от глухих стен, окружающих меня.

Злая волна паники снова перевернула меня, и когда наконец-то это прошло, мой мысленный крик успокоился, я присел в воде и прислонился к холодным стенам, раскачиваясь. Мое горло было странным. Ах. Я снова кричал. Я проглотил струйку собственной, драгоценной, дефицитной крови и задался вопросом, когда Клэр будет меня искать. Она будет; она должна. Я отчаянно верил, что она будет. Конечно же она не была на меня сердита настолько, чтобы отвергнуть меня и оставить здесь, в этом ужасном месте.

Пожалуйста. Пожалуйста, приди. Я не могу пережить это я не могу в одиночку нет нет нет не один не слепой не…

Я не привык к ощущению ужаса, который объединял все мои страхи земной жизни в ядовитый эликсир; близость стен, темнота, грязная вода, осознание, что я никогда не смогу покинуть это место, что я буду голодать здесь, среди лохмотьев и костей, пока жажда не отнимет у меня все клочки ума, я буду усердно бороться, чтобы сохранить его, вгрызаясь в свою плоть, пока не буду осушен.

Я все таки стал как мой отец.