Счастливого дня пробуждения - Анастасия Калюжная
– Андрюша! – В кухонных дверях показывается Мария. Вообще она просит называть её тётя Маша, но я всё равно её так не зову. – Ну что такое?
Андрейка довольно улыбается, отчего ещё шире растопыриваются его розовые уши, и несётся назад. Мария качает головой и смотрит на меня: мол, ты прости уж.
– Как ты? Что-то хочешь? – ласково спрашивает она.
Я молча мотаю головой и закрываю за собой дверь. Даже если они меня куда-нибудь сошлют, пусть. Пусть. Мне уже всё равно. На столе и полу вперемешку валяются тетради и папки. Сегодня опять буду перечитывать записи и пытаться найти своё упущение. Как и вчера, как и позавчера, как и неделю назад. Как и в прошлом месяце. И завтра. Каждый день. У бессмертных времени в избытке.
* * *
Я открываю дверь и наступаю на разорванные клочки газет. Взгляд следует к эпицентру взрыва, и я, словно в замедленном кино, вижу, как Андрей с детским упорным сопением пытается открутить крышку с той самой банки!
Я со всех ног бросаюсь к нему, и даже так мне кажется, что недостаточно быстро. Я вырываю доктора из его растопыренных красных пальцев и проверяю – нет ли пузырьков? Не произошла ли разгерметизация? Нет ли трещин? Ничего ли он туда не накидал?! На глазах сами собой выступают слёзы. Этот мозг – всё, что у меня в жизни осталось, последняя ниточка, единственное, что даёт мне силы держаться! Я мокрыми злыми глазами смотрю на мальчика, на его глуповатое, беспечное лицо.
– Выметайся! – сквозь сомкнутые зубы отчаянно клокочу я.
– А што это? – простодушно спрашивает Андрейка, сползая со стула и подходя ко мне. Я делаю торопливый шаг назад.
– Вон! – прикрикиваю я, прижимая банку к себе как можно крепче и загораживая от него.
– Да дай посмотре-еть! Не жадничай! – будто не слышит он меня и пытается выхватить банку. Вот привык же, что ему всё на свете можно!
– Уходи! – не выдержав, рявкаю я и отпихиваю его локтем.
Он, не удержав равновесия, шлёпается на зад. Лицо его начинает медленно краснеть, как наливающийся помидор. И так же наливается сирена его крика:
– А-а-а! – протяжно, как ария из радио, вопит он. – Ба-а-а!
В соседней комнате скрипят половицы под испуганно-деловитыми старческими шагами, взвизгивает дверь.
– Ох-х-хоспаде! – вихрем кидается она к нему. – Андрю-юша-а!
Теперь они кричат в унисон. Я скорее бросаюсь к шкафу и прячу банку в чемодан, скрывая её под ворохом одежды. Больше ни за что не оставлю просто так! Лидия прижимает к себе голову внука, что-то успокоительно ему кудахчет.
– Пойдём отсюда, пойдём, – нежно приговаривает она. – А ты! – Попутно она даёт мне подзатыльник. – Не трогай ребёнка! – И выходит с Андрейкой из комнаты, громко хлопнув дверью.
Я усмехаюсь, но не потому, что смешно. Бросаю взгляд на поблёскивающее из-под тряпок стекло, на сложные красивые узоры серой поверхности в мутно-белой жидкости. И опять чувствую себя так, будто меня паралич разбил. Так много всего хочется вернуть, но я ничего не могу. Бессилие – моё проклятье.
Примерно через час дверь со скрипом отъезжает, и показывается румяное Андрейкино лицо. Чувствую, как озлобленно искривляется верхняя губа. Мальчик по-хозяйски проходит в комнату и плюхается на табурет у моего стола, вертит головой, разглядывая стены, все поверхности и полки. Видно, количество записей без картинок ему не нравится.
– А где та гадкая штука? – наконец спрашивает он. – В бутылке?
– Тебе зачем? – Я отрываюсь от домашнего задания по истории: мне сказали, что если я нагоню прочие предметы, то смогу экстерном окончить школу и сразу перескочить в университет. А я хочу как можно скорее туда попасть, потому что, по словам Марии, только там можно будет заниматься медициной. И тогда моя жизнь станет хоть чуточку сноснее.
– Просто интересно. А что это такое?
– Мозг, – глухо поясняю я, снова утыкаясь в тетрадь.
– Мо-о-озг, – со знанием дела кивает Андрейка, болтая ногами. – Фу… Ха! Тогда он должен быть розовым!
– Глупости, – бурчу я, недолго борюсь с желанием объяснить природу его цвета и всё же говорю: – Это из-за крови в сосудах мозг может казаться розовым. Но сам по себе он почти белый.
– А зачем он тебе? – Андрейка ёрзает.
– В память об одном человеке. – Я закрываюсь от него учебником.
– О каком человеке?
– Об очень хорошем… – Опять меня накрывает пустотой. – Он был врач и учёный. Очень умный. Самый умный человек на Земле.
– Он даже математику знал? – поражается Андрейка.
– Вообще всё.
– А мозги зачем? Это он их тебе подарил?
– Да, он и подарил, – дрожит мой голос.
– А чьи это мозги? Я знаю, что они обычно в голове. – Он тыкает себя указательным пальцем в лоб. – А твои почему в бутылке?
– Это была неудачная операция, – голос падает до шёпота. – Так не было задумано. – Я смаргиваю влагу с глаз. – Мы этого не хотели.
– А как было задумано? – Он придвигается ближе, садясь на табуретку с ногами, и распластывается по моему столу. Его внимание быстро переключается на мою тетрадку по химии, и он начинает листать её размашистыми ребяческими движениями. Смеётся. – А почему тут и цифры, и буквы? И почему они вертикально написаны? Так не бывает!
– Буквы – это названия химических элементов. Это, например, – указываю я, – сульфат лития. А цифры… Ну, смотря какие цифры. Вот это, например, атомная масса… А вот это вот – относительная молекулярная.
– А это? – Он скользит взглядом по листу без тени понимания в глазах.
– Пропорции. Чтобы уравнение решить.
Андрейка хихикает.
– А эти маленькие циферки?
– Это значит, сколько здесь атомов какого вещества. Вот это, например, видишь? – Я касаюсь формулы кончиком карандаша, совсем как это делал доктор, когда учил меня. – Это сульфид цезия. Видишь, циферка два? Это значит, что в нём два атома цезия…
– Это что, всё в школе учить? – перебивает он, огорчаясь, и хнычет: – Если надо это в школе учить, я туда не пойду!
– Ой, нет-нет! – поспешно машу я рукой. – Просто мы не с того начали. Конечно, это тебе пока неинтересно будет. Давай сначала. Начнём с того, что такое вообще химия… – Я глубоко вздыхаю, секунду-другую думаю и начинаю: – Всё вокруг – вообще всё – состоит из веществ…
Забавно, но Андрейка действительно меня слушает, вначале я даже в это не верю. Он задаёт кошмарно много банальных вопросов, словно вообще никто и никогда не пытался с ним заниматься. Конечно, рассказать о химии без физики не получается, и я начинаю вдаваться в агрегатные состояния и строение атомов, рисую схемы и пишу на листочке формулы. Он, насупившись, кивает, хмурится, делая уморительно серьёзное лицо. Впрочем, так уж много рассказать ему мне не удаётся: не успеваем мы добраться до свойств веществ, как из коридора доносится зов бабушки. Андрейка, оглянувшись, фыркает, закатывает глаза.
– Ну, ба-а! – кричит он и нехотя слазит со стула. – Ну, я тогда щас пообедаю и ещё приду! Давай! – И он вылетает из комнаты.
Что ж, быть может, он ещё не потерян.
* * *
Бабушке Лидии моё влияние не нравится: она считает, что я её внуку голову дурю. Когда Мария уходит на работу, а мы остаёмся в квартире втроём, она Андрейку ко мне совсем не пускает. Она из тех, кто к медицине относится с опаской: всё твердит что-то про заговоры фармацевтов, коновалов-врачей и принудительные госпитализации, поэтому частенько выдёргивает внука из моей комнаты.
Да и ему долго слушать внимания всё равно не хватает, поэтому он меня потом тянет смотреть мультфильмы. Он увлечённо тычет в экран и пытается объяснить, кто из персонажей злодей, а кто хороший, как устроен мир и какие у всех способности. Забавно, я узнаю собственные интонации в его обстоятельных монологах. Он так серьёзно пересказывает мне сюжеты, словно это столь же фундаментальное знание, как теория относительности. Впрочем, потихоньку и я втягиваюсь: когда слышу из гостиной знакомую мелодию, тихонечко подкрадываюсь к двери и смотрю новую серию из коридора, опершись плечом о косяк.
Наверное, к жизни тут я привыкаю ещё примерно с полгода. Тяжело смириться со всеми деталями человеческого образа жизни и со своим тотальным одиночеством. Только летом я начинаю выходить из дома – в основном просто брожу вокруг
