Счастливого дня пробуждения - Анастасия Калюжная
Я смотрю на наш фотопортрет на стене: репейница в моих раскрытых ладонях, пасмурный полдень, побледневшее осеннее золото крон. У меня одно желание – вернуться в то утро. Начать сначала и не допустить ошибки. Не позволить ему отдать свою жизнь в мои руки! В приступе какой-то больной ярости я крушу всё кругом, бью лабораторную посуду и разбрасываю длинные ленты анализов, которые уродливым конфетти взлетают к потолку, но легче не становится. Будто тяжёлым свинцом залили грудную клетку и ретрактором ломают рёбра. Я злюсь на вещи за то, что они не помогли, что нет от них никакого проку! Смотрю в лампочки-глаза аппаратов и – ну что вы глядите, глупые! Вы тоже виноваты! И пинаю их по колёсикам.
Всё время я провожу в его комнате, зарывшись в ворох его халатов и рубашек и бессмысленно глядя перед собой в пустоту. Его одежда ещё пахнет им, и не так много осталось, прежде чем время отнимет у меня и эту последнюю ниточку. Скоро запах выветрится, скоро память начнёт подтирать детали, цены которым нет.
* * *
Каждый день, просыпаясь, я всё надеюсь, что мне это привиделось. Что это просто сон, дурной, затянувшийся кошмар. Я каждый час спускаюсь вниз, надеясь, что сейчас это всё окажется лишь плодом моего воображения. Я вижу, как захожу за угол и доктор оборачивается: «Допоздна спишь, соня? А мне ассистент нужен». И раз за разом неизменно оказывается, что это не так. И я опять поднимаюсь и чего-то жду… Да чего же я валяюсь? А вдруг доктору нужна помощь? Надо спуститься проверить… И опять там нет его, только ненавистное поганое бессмертное тело всё так же лежит на операционном столе. И это моя вина. Как током прошибает: я убийца. А он мёртв. Банально. Бессмысленно. Пусто. Несомненно. Смерть – старая история, и каждый раз в новинку. Как же он был прав. Смерть – это насилие.
Каждый мой день с самого пробуждения полнился его спокойным голосом, его тёплым и мягким присутствием. И теперь, когда всего этого не стало, я чувствую себя так, будто почву из-под ног выбили, будто руки отрезало, будто тело парализовало. Куда ни потянусь, везде натыкаюсь на собственную беспомощность и слабость. На напоминание о своей страшной ошибке. Я убийца. В любой ситуации он знал, что делать. Всего один-единственный раз доверился мне, и это его погубило. Зачем? Зачем ты мне поверил?! Я смотрю на свои руки, которые прежде виделись мне лучшим инструментом. А теперь я ненавижу их так, что хочу отгрызть.
Я хороню его тело. В последний раз я смотрю на его лицо – теперь уже такое бледное и такое неподвижное, каким никогда не должно было быть. Слёзы заливают глаза так, что мир вокруг плавится. И зачем ты мне поверил…
Теперь в саду под густым слоем позднего февральского снега покоится то, что было его оболочкой. Но я не могу заставить себя похоронить второе тело – поганое, виноватое не меньше меня. И зачем-то бессмертное. А доктор так над ним старался, столько надежд на него возлагал. Это должно было быть его бессмертие, а не твоё! Наше с ним! И я консервирую его и запираю в кладовой. Вот и наслаждайся своим бессмертием. А мозг… Его я помещаю в большую банку в раствор. Потому что я не могу с ним расстаться. Он сам меня учил: если что-то любишь, ведь необязательно прощаться, правда?.. Я плачу и обнимаю банку с его мозгом, забившись в угол, будто могу слезами смыть собственную вину.
Убийца.
Я больше не могу ничего делать. Не могу учиться, не могу выйти из дома, не могу умыться. Ни в чём нет смысла. Теперь уже зачем? У меня было одно-единственное дело, единственная задача, ради которой меня создали. И он мёртв. По моей вине. Я только лежу на кровати или бесцельно хожу по дому. Мир за ширмой, в ушах вата, на глазах марля, под кожей анестезия. Меня больше ничего не касается. Я забываю спать и забываю ставить капельницы. Ужасная слабость повисает на ногах кандалами. Вокруг тихо. Уродливо тихо. Худшее, что можно было представить, стало моей реальностью – одиночество. Беспробудное и нескончаемое. Воздух гудит от пустоты.
Нескоро я впервые вылезаю на прогулку. Смотрю вокруг – на голое снежное поле и заметённые почти наглухо домики, похожие на торчащие при гипердонтии из нёба зубы. В посёлке ни души. Ни одно окошечко не горит. Катафалк во дворе будто павший скот – стоит надгробной плитой, колесо сдулось.
Я не знаю, куда иду. Мне просто хочется уйти. Не быть в доме, где всё вокруг напоминает о моей страшной ошибке. Из-под ног взметаются снежные клубы, я мешаю ступнями белое море. Вот бы утонуть в нём. Колючий ветер летит в лицо, а передо мной спускается к горизонту низкий диск ярко-пламенного оранжевого солнца. Впереди только белая до одури пустота.
Коченеют руки в варежках. Ноги становятся деревяшками, я будто даже слышу цокот, как по плитке морга в подвале. Чем дольше я иду, тем теплее кажется воздух. Как когда мне становился привычным холод одиночной палаты. Зато не придётся проводить вечность в одиночестве. Уж лучше так, чем до самого окончания нести на плечах его труп…
Я падаю в сугроб и содрогаюсь от озноба и накатывающих рыданий. Почему бы просто не заснуть. Забыться. Пустота обещает освобождение. Это честный обмен. Я больше не хочу страдать. Я прикрываю глаза, чувствуя, как острыми иголочками кристаллов щиплет щёку. Подминаю снег рукой, будто одеяло, и уже сквозь сонливость переохлаждения смотрю на снежинку на вязке варежки. Шестиконечная. Потому что у молекулы воды гексагональная структура. А пирит легко спутать с золотом. В мозге нет болевых рецепторов. У нимфалид короткий жизненный цикл Гильгамеш не успел поделиться цветком с народом риск рождения ребёнка с пороком сердца возрастает пропорционально наличию родственников страдающих этим заболеванием во время езды на автомобиле надо пристёгиваться синий цвет фейерверков даёт медь Земмельвейс ввёл в обязательную практику секции в Будапеште обмывание рук и инструментов хлорной водой мир чрезвычайно комплексная система уходящая вверх вглубь и вширь медицина это кровавая наука…
– …Природа будет бороться, и мы будем бороться с ней, – вдруг слышу я так явно, будто он стоит за моей спиной.
Не хочу разлеплять глаза. Слышу, как он ходит где-то там, как хрустит снег под его подошвами, и – пожалуйста, останься! Только не уходи! Даже если это лишь обманка мозга от гипоксии, даже если галлюцинация, не покидай меня! Звенит в ушах, и тело отнимается. Как будто наполняется воздушным белым шумом. Доктор опускается рядом на корточки, я даже могу различить звук его дыхания. Не уходи…
– Это ведь самое ценное, что у тебя есть, – очень тихо говорит он, склонившись ко мне.
Я пытаюсь оглянуться, но тело не слушается. Я поворачиваю голову и сквозь дрёму вижу размытый силуэт. Я хочу подняться, догнать его, но зыбкий мираж исчезает так же быстро, как появился. Что же я творю, в самом деле? Если я умру, то со мной умрёт и всё дело его жизни, последняя память о нём! Ведь у него не осталось никого, кроме меня. Я не имею такого права. Он так боролся за жизнь, за каждый лишний день на Земле. И если не сам, то он должен жить хотя бы в последнем своём творении.
Сквозь боль в замороженных конечностях я поднимаюсь и плетусь назад, сражаясь за каждый шаг. Добредаю до дома и падаю на пол. Так и засыпаю на пороге. И впервые по-настоящему болею. Это ужасно. И я опять благодарю своего создателя за то, чем являюсь. Обычный человек бы на моём месте
