Олег Маркеев - Таро Люцифера

— Ладно. По роже видно, Маринка тебя загрузила.

— Мы просто церквушку осмотрели. Кстати, респект, Иван. Классная работа.

— Умеем, когда приспичит. Ты садись. — Он указал на свободное кресло. — Судя по тому, что ты еще на ногах стоишь, Маринка главный сюрприз напоследок оставила.

Корсаков опустился в кресло в стиле «Три медведя».

— Это не порожняк, про шкатулку?

— Не-а, — покачал головой Иван. — И про все остальное. Потерпи, сейчас она тебя окончательно добьет. Даже разрешаю после принять «наркомовские» сто грамм.

— Даже так? — Корсаков закинул ногу на ногу, полез в карман за сигаретами. — За водочку, конечно же, благодарствуем барин. Но мы ее на потом оставим. Печенка более не позволяет принимать ее, проклятую. Утречком, коли на то будет еще ваша соблагозволение, и откушаем.

— Поюродствуй, поюродствуй, — не оглядываясь, пробурчал Иван.

Он порылся в бумагах, вытащил какую-то фотографию, бликнувшую в лучах настольной лампы, и положил под руку.

Дверь распахнулась, вошла запыхавшаяся Мария. К груди она прижимала тонкую папку.

— Иван? — строгим голосом спросила она.

— Ни-ни! — Иван, дурачась, поднял над головой руки.

Мария повернулась к Корсакову. Достала из папки лист.

— Читайте!

Корсаков взял из руки Марии, успев отметить нежный бело-розовый цвет на ее запястье, лист ксерокса.

Побежал взглядом по строчкам каллиграфического почерка неизвестного чиновника.

«По заключению Аудиториатского департамента, высочайше конфирмованному двенадцатого июля сего года, приговаривается… с лишением дворянства, сословных привилегий, чинов и наград, прав собственности и родительских прав, разжалованию в рядовые и отправке в дальние гарнизоны».

Корсаков через край листа посмотрел на Марию, которая зашуршала бумагами в папке.

— Корсаков, — торжественно произнесла она.

— Да, это я, — удивился Игорь.

Мария по-девчоночьи тряхнула головой.

— Глупый! — Она протянула ему лист с ксероксом гравюры. — Вот он — Корсаков. Алексей Васильевич Корсаков, полковник Лейб-гвардии гусарского полка, кавалер Ордена Святого Георгия, награжден золотым оружием лично императором. И прочая, прочая… Разжалован и лишен всех прав, сослан, умер по пути в ссылку. Все сходится.

Корсаков всмотрелся в лицо на гравюре. Художник явно польстил заказчику, старательно облагородив узкие азиатские глаза, острые скулы, нос с хищно вывернутыми ноздрями. Кровь степняка отчетливо проступала в лице полковника. Остальное соответствовало моде и статусу: гусарские усы, пронзительный взгляд из-под насупленных бровей, прическа с бачками вперед, а-ля Александр.

Сабля, водка, конь гусарскийС вами век мне золотой!Я люблю кровавый бой,Я рожден для службы царской![26]

Ничто на портрете не указывало на то, что спустя несколько лет изображенный на нем лихой усач изменит присяге и выступит против царя.

— Это список с портрета, который висел в Зимнем дворце в галерее героев Отечественной войны. После мятежа портрет, конечно, сняли, — вставила Мария.

Иван грузно поднялся из кресла, протопал к Корсакову.

— С твоей нынешней рожей их благородие сравнивать нельзя. Попробуй вот это.

Он положил поверх гравюры фотографию.

Корсаков поднял удивленный взгляд на Ивана. Снимок был Строгановских времен, на каком-то студенческом КВНе Корсаков изображал из себя гусара.

— Откуда он у тебя?

— От верблюда. Храню, вдруг для твоего музея потребуется.

— Ваня специально перерыл свой архив, когда я этот портрет из Питера перевезла. Помнишь, какой ты разгром здесь устроил?

Иван засопел.

— Просто кто-то уборку тут устроил, после которой ничего найти невозможно.

— Ванечка! — укоризненно протянула Марина.

Корсаков положил два портрета рядом. Не надо было быть художником, чтобы уловить сходство. Оно было полным.

— Ну? — Иван ждал реакции.

Корсаков откинулся в кресле.

— Ребята, а что это вы на меня так уставились? Клянусь, к истории с княжной лично я не имею никакого отношения.

— Ой, сейчас. — Мария зашуршала бумагами. — Вот она. Княжна Анна.

— Невероятно, — прошептал Корсаков, едва бросив взгляд на портрет светской дамы Николаевских времен.

Со старинной миниатюры на него смотрела Анна. Темноглазый ангел, случайно залетевший в арбатский сквот.

Два века не смогли изменить ее черты.

Сославшись на плохое самочувствие, во что легко верилось, стоило взглянуть на его лицо, Корсаков не стал ужинать. Поднялся в спальню на втором этаже.

Ему отвели капитально отремонтированную комнату с камином. В комнате стояла кровать все в том же стиле «Три медведя» и явно Бесовской работы тумбочка. На выровненном и подготовленном к паркетным работам полу лежал толстый палас. Видавший виды, но вполне приличный и чистый.

Корсаков был согласен на койку в строительном вагончике или на матрас в углу кабинета Ивана, но Мария, услышав такое, замахала на него руками. Иван пригрозил кулаком. Пришлось подчиниться, хотя отлично понял, что ребята отдали ему свою спальню, а сами будут спать в кабинете на первом этаже.

«Хотя, с милый рай и в шалаше», — успокоил совесть Корсаков и вытянулся на кровати.

Сон сморил его моментально. Но оказался скоротечным, каким бывает с перепоя или от дикой усталости. Только закрыл глаза, дрогнул всем телом, как от удар током, — и все. Сна ни в одном глазу.

В доме стояла густая, непривычная для городского слуха тишина. Лишь изредка из парка доносился шепот растревоженной ветром листвы.

Он долго лежал, закинув руки за голову. В черном прямоугольнике окна медленно проворачивался ковш Большой медведицы.

Мысли рассерженными шершнями роились в голове. В памяти всплыла тягучая, как невыплаканные слезы, мелодия «Сплина».

И лампа не горит.И врут календари.И если ты давнохотела что-то мне сказать,То говори.Любой обманчив звук,Страшнее тишина,Когда в самый разгар весельяПадаетбокал вина…

Корсаков потянулся за сигаретами. Пачка осталась в кармане плаща, брошенного на пол у кровати.

Рука нашарила в плаще плоский футляр.

«О, а про карты я и забыл! Надо будет Марии завтра показать. Судя по всему, она крупный дока по всякой черно-белой масонской зауми».

Корсаков достал футляр. Закурил. Ночь была ясной и лунной, света в комнате было достаточно, и он решил рассмотреть находку.