Татьяна Корсакова - Музы дождливого парка

— У тебя есть сигареты? — Ей нужно было что-то сказать, как-то преодолеть сковавшую их обоих неловкость, начать разговор.

— В кармане куртки. — Он не стал подниматься с кровати, просто махнул рукой. — И зажигалка там же.

— Я у тебя покурю, можно?

— Кури.

— И окошко приоткрою.

— Как скажешь.

Как скажешь… Ну и как с ним вообще разговаривать? О чем разговаривать?

Сигареты чуть отсырели, Марте пришлось постараться, чтобы раскурить одну из них.

— Обычно я не курю…

— Только в экстремальных ситуациях, — он невесело усмехнулся. — Я помню.

— Меня убить хотели. — Ей вдруг стало обидно из-за этой его отстраненности, точно и не с ним она… Точно и не было вообще ничего.

— Я заметил.

— Спасибо, что помог. — Не складывался у них разговор. Совсем не складывался.

— Это не я, это Грим. — Крысолов кивнул в сторону своего пса. — Без него я бы тебя никогда не нашел.

— А ты искал?

Он ничего не ответил, неопределенно пожал плечами.

— Зачем? — Действительно, зачем отвлекаться от Верочки, зачем искать ее, никому не нужную Марту?

Он снова ничего не ответил. Вместо этого спросил:

— Ты видела, кто тебя запер?

— Нет.

— А предположения?

— Никаких предположений.

— Сквозняк? — В его голосе и в самом деле была ирония или Марте это только послышалось?

— Человек! — Она загасила только что раскуренную сигарету. — Пойду я, пожалуй. Спасибо еще раз.

— Подожди! — Крысолов оказался рядом так быстро, что Марта и глазом моргнуть не успела, крепко, но не больно сжал запястье. — Тебе сейчас не стоит ходить к себе. — Он смотрел на нее рассеянным взглядом, словно что-то обдумывал.

— Почему? — Марта попыталась высвободиться, но он так и не разжал пальцев. Тонкие, музыкальные, но до чего же крепкие…

— Как думаешь, быстро бы тебя нашли?

— Живой не нашли бы точно. В погреб спускаются редко, только по особенным случаям.

— А ты зачем туда пошла?

— За вином.

— За ужином не хватило?

— Не твое дело.

Вот такой конструктивный у них получался диалог…

— Никто не видел, что я тебя оттуда вытащил. — Крысолов загадочно улыбнулся. — Ты понимаешь?

Нет, она ровным счетом ничего не понимала, но была готова выслушать его доводы.

— Тот, кто тебя запер, будет думать, что ты уже превратилась в эскимо. Тебе нужно день-другой отсидеться в укромном месте, а когда ты внезапно появишься, он обязательно отреагирует.

— Кто? Тот, кто пытался меня убить?

— Да, один из членов вашей дивной и невероятно дружной семьи. — А вот теперь в голосе Арсения слышалась не ирония, а сарказм. Про ее семью Крысолов все понял гораздо раньше, чем она сама. — Исключить из подозреваемых можно только меня, потому что я сам тебя вытащил из погреба, и Верочку.

— А Верочку почему? — Не нужно было спрашивать, но она все равно спросила.

— Потому что в то время, когда ты дегустировала столетние вина, Верочка была со мной. — Он не насмехался и не пытался ее обидеть, он смотрел прямо Марте в глаза, и от его взгляда ей стало совсем неловко.

Не стоит об этом думать сейчас. Черт, ей вообще не нужно думать о том, что было у Крысолова с Верочкой и что было у него с ней, Мартой. Есть дела поважнее.

— И как мне теперь быть? — Она аккуратно, стараясь не показать раздражения, прикрыла окно. — Отсидеться в своей городской квартире?

— Нет. — Крысолов мотнул головой, и длинная челка упала ему на глаза. — Тебе нельзя появляться в своей квартире, тебе даже в комнату свою возвращаться нельзя. Все должно остаться так, как было, чтобы он ничего не заподозрил.

— Тот, кто запер меня в погребе?

— Тот, кто хотел тебя убить.

— А как же тогда? — То ли от пережитого, то ли от выпитого вина она плохо соображала. Мысли разбегались, и собрать их было невероятно сложно.

— Есть у меня на примете одно тихое местечко, там тебя точно никто искать не станет. Отсидишься пару дней, а потом я за тобой заеду.

— А сам останешься? — Марта прижалась виском к прохладному стеклу. — Не боишься?

— Чего? — Наконец-то он разжал пальцы и отпустил ее руку.

— Того, что ты теперь один из нас, что тебя тоже могут попытаться…

— Со мной все будет нормально, не переживай.

— Я не переживаю.

— Это хорошо. — Крысолов выглянул в окно, а потом добавил: — Все, нам пора! Мне еще вернуться нужно до рассвета. Переодевайся!

Надевать грязную одежду не хотелось, но, похоже, выбора у нее сейчас не было. Крысолов как-то слишком стремительно и нагло перехватил бразды правления.

— Отвернись.

Если бы он хоть взглядом, хоть жестом дал понять, что теперь-то уж ей стесняться совершенно нечего, Марта бы его возненавидела, но он молча отвернулся. И даже пес его деликатно уткнулся мордой в передние лапы. Джентльмены…

…Джип Крысолова остановился перед уже известными Марте воротами. «Двое из ларца» были на боевом посту.

— Это твое тихое местечко? — Марта неодобрительно покосилась на Крысолова.

— Да, здесь тебя точно искать не станут, а Лысый пока за тобой присмотрит.

— Не нужно за мной присматривать!

— Нужно! — Он достал из кармана куртки свои очки, рассеянно повертел в руках, надел и снова превратился в паяца. Очень решительного паяца. — Я знаю, что делаю, можешь мне поверить.

Можешь мне поверить… Марта научилась не доверять никому, даже самым близким. Так с какой стати ей верить чужаку?!

— У тебя нет другого выбора. — Крысолов словно читал ее мысли. — Но, если очень хочешь, мы можем вернуться, чтобы тот ублюдок закончил свое дело.

— Не нужно. — Были дни и даже месяцы, когда Марта не хотела жить, когда она мечтала, что кто-нибудь сделает с ней то, на что у нее самой не хватало силы духа, но те времена прошли. Сейчас она хотела разобраться в том, что происходит. — Твой клуб ничем не хуже поместья.

— Уверяю тебя, он во много раз лучше. — Крысолов улыбнулся, посмотрел на нее поверх очков. — И поверь, Лысый — не самая плохая компания.

Они уже въехали на территорию клуба, когда Крысолов вдруг спросил:

— Кто из твоих родственников водит спортивный автомобиль?

— Эдик. Он помешан на скорости и дорогих авто. А почему ты спрашиваешь?

— Да так. — Крысолов неопределенно пожал плечами. — Просто любопытно…

Творец,1955 год (Талия)

Осень просыпалась на Парнас оранжево-красной кленовой листвой, путалась в волосах липкой паутинкой, щекотала щеку запоздалыми солнечными лучами, а на сердце у пятидесятипятилетнего, уже убеленного сединами Саввы цвела весна!