Татьяна Корсакова - Музы дождливого парка

Творец,1954 год (Клио)

Дореволюционный особняк был ветх и нуждался в капитальном ремонте, но дух, который до сих пор жил в его старых стенах, и заброшенный парк, его окружавший, воодушевили Савву неимоверно. В официальных бумагах особняк назывался дачей, а в душе Савва уже дал ему имя Парнас. Его загородный дом. Уединенный мир для него и его муз…

— Никаких статуй! — Софья, раздавшаяся за годы сытой жизни, растерявшая девичью хрупкость, но не утратившая своей непоколебимой решительности, мотнула головой. Осветленная пергидролем, совершенно кукольная кудряшка прилипла к уголку накрашенного алой помадой рта. — Савва, тебе не нужны музы. Я твоя муза!

Да, она его муза. Савва с почти нескрываемым отвращением посмотрел на прочерчивающий веснушчатую щеку шрам, прислушался к себе.

Света не было… Деятельная Клио растеряла весь свой волшебный свет в погоне за мирскими ценностями. Тускло, едва ощутимо светилась лишь зеленая атласная лента, некогда горячо любимая, а потом позабытая хозяйкой и нашедшая приют на дне деревянной шкатулки рядом с другими волшебными вещами Саввы.

Тебе не нужны музы! Я твоя муза…

Как она посмела?! Как он мог позволить сотворить с собой такое?! От давно томившейся в душе ярости с глаз словно спала пелена, окружающая действительность предстала перед Саввой во всей своей шокирующей неприглядности. Он женат на незнакомке, не на женщине даже, а на бабе — глупой, вздорной, возомнившей себя бог весть кем!

— Хорошо. — Он старался не смотреть на Софью, боялся, что стоит ей только заглянуть ему в глаза, и она все поймет. — Я сделаю, как ты скажешь.

— Люблю тебя, милый! — Затылка коснулась ее рука, и Савва до ломоты в челюстях стиснул зубы, чтобы не поддаться внезапному убийственному порыву. Не сейчас. Нужно хорошенько все обдумать и просчитать…

Софья не любила позировать. То ли стеснялась своего шрама, то ли не считала Савву достойным. Часто приходилось работать по памяти, по сделанным украдкой наброскам. Но какой же сладкой и упоительной была эта работа! Он днями пропадал в своей мастерской, частенько оставался ночевать в Москве. Софья сначала злилась, а потом успокоилась, с головой окунулась в обустройство поместья. Ей, плебейке, нравилось называть их новый дом на дворянский манер поместьем. В нем она чувствовала себя владычицей морскою.

У нее хорошо получалось. Отреставрированный особняк наполнился антикварной мебелью и дорогими безделушками, стены украсили картины. В прибранном, избавленном от старых и больных деревьев парке, как по мановению волшебной палочки, появился небольшой прудик. Саввин Парнас оживал и наполнялся жизнью. Все было готово к сентябрю. Савва тоже приготовился. Теперь оставалось только ждать.

Судорожный припадок у Софьи начался очень удачно — поздним вечером. Савва не спешил: наблюдал, как бьется в конвульсиях его угасшая муза, как на усыпанном веснушками лице появляются синяки и ссадины, как сочится кровь из прокушенной губы. Всего на мгновение ему стало жаль ее, но жалость быстро прошла, уступив место предвосхищению свободы.

Лестница, ведущая на второй этаж, была высокой, и там, на втором этаже, еще не сделали перила. Какая ужасная, какая непростительная неосмотрительность! Какая трагическая случайность…

Мертвая Софья, раскинув в стороны руки, лежала на полу первого этажа и смотрела на Савву навеки застывшим взглядом. Свобода пьянила, сводила с ума и заставляла колени подкашиваться. Прибежавшая на шум домработница застала хозяина рыдающим над телом своей погибшей жены…

Софью хоронили пышно и торжественно. И рыжий кленовый лист, упавший на крышку гроба, смотрелся очень достойно и уместно. Этот лист напомнил Савве, какой она была раньше, его Клио. Примирил и успокоил…

После похорон он не поехал в поместье, отделавшись от толпы сочувствующих, сославшись на необходимость побыть одному, ушел в мастерскую.

Когда Савва сдергивал со статуи покрывало, руки чуть заметно дрожали. Для смелости пришлось выпить рюмку коньяку. Тяжело оставаться беспристрастным, когда на свет вот-вот родится новая муза.

Мраморная Клио улыбнулась ему ласково и приветливо, тряхнула озорными кудрями.

— Ну, здравствуй, моя муза! — То ли от волнения, то ли из-за исходящего от статуи сияния стало больно дышать. Савва с благоговением присел у постамента, обхватил Клио за колени, сказал шепотом: — Как же я соскучился по тебе…

От воды шел пар, но Марте все равно казалось, что она недостаточно горячая. Нет, она уже почти отогрелась, после того… после этого сумасшествия, кожа горела огнем, а губы саднило, но вода все равно должна была быть обжигающе горячей. Чтобы прогнать остатки притаившегося где-то глубоко внутри холода, чтобы смыть чужие поцелуи и прикосновения.

Оправдание своему падению можно найти всегда. Ей ли об этом не знать! Можно сослаться на стресс или на действие вина, а можно и вовсе не оправдываться. Ведь никому оно не нужно — ее оправдание. Но отчего же тогда она все время мысленно возвращается не в стылый погреб, где едва не умерла, а в объятия Крысолова, в которых ожила?

Благодарность! Пусть это будет маленькая женская благодарность за спасение. Крысолов не рыцарь в сияющих доспехах, но коль уж именно он ее спас… И плевать на то, что между ними произошло… она и не подозревала, что так бывает! Было и было! Больше не повторится. И даже не потому, что он фрик, а потому, что она кожей чувствует — они по разные стороны баррикад. Что развело их по эти стороны — другой вопрос, ей пока достаточно самого факта.

Банный халат был рассчитан на Крысолова и Марте оказался велик, но надевать свои отсыревшие, пропахшие вином вещи не хотелось. Как не хотелось вот так, сразу, возвращаться в комнату.

Он уже оделся. Сидел на аккуратно заправленной кровати с видом в одинаковой мере виноватым и сосредоточенным. Странное дело, с зачесанными назад чуть влажными волосами, без желтых очков, с густым нездешним загаром он казался куда как загадочнее и серьезнее себя прежнего. Еще молодой, но уже битый жизнью. Ведь битый же! Ведь случилось же с ним что-то! А иначе откуда эта горькая складочка, эта кривоватая улыбка и сейчас особенно заметная асимметрия лица.

— У тебя есть сигареты? — Ей нужно было что-то сказать, как-то преодолеть сковавшую их обоих неловкость, начать разговор.

— В кармане куртки. — Он не стал подниматься с кровати, просто махнул рукой. — И зажигалка там же.