Дэннис Крик - Судьба вампира

– Теперь я всегда буду с тобой, – глотая слезы, поэт думал о том, что самым ужасным преступлением, совершенным им, будет оставить ей жизнь в таком обличье.

– Даниэль… – голос ее с каждым словом приобретал былую силу. И Люций понимал, что ему необходимо спешить – Он пришел из Ариголы, города отвесных скал и дремучих лесов… – Они жили там.

Поэт опустил голову.

Месть вампира была ужасной. Он не рассчитывал, что все зайдет так далеко.

– Сначала я увидела птицу… Серая сова притаилась в ветвях молодой яблони… Мне стало интересно, почему она не спит днем. И я смотрела на нее…

Я не впускала его, я только наблюдала за совой сквозь приоткрытое окно.

Люций обернулся и увидел, что ставни в спальне распахнуты настежь, одна из них почти сорвана с петель. Картина произошедшего мгновенно предстала перед глазами поэта.

Серая птица влетает в окно, мощными крыльями распахивая ставни. Превратившись в человека, вампир нападает на Камелию. Подчинив ее себе, он кусает ее в шею и покидает дом, сломав дверь.

Образ Даниэля нарисовался полностью – от абриса лица до контуров тела. Все с совершенной правдой жизни.

Он был так похож на брата. Но то, что в них обоих было не от мира сего, в Даниэле превратилось в настоящую магию потустороннего. Совершенство первородного зла, вершины которого были еще не изведаны, но тайны уже обнажены, как склоны Аригольских гор весной.

– Потом появился этот человек. Он был высоким, его взгляд очаровывал. Но в то же время вызывал беспричинный страх. Я вся дрожала перед ним, – пока она говорила ему про Даниэля, Люций гладил ее шею. Он расстегнул верхние пуговицы на ее платье… Другая его рука покрепче сжала кинжал.

– Да, расстегни, Люций, мне жарко… – она облизнула пересохшие губы. – Очень жарко…

Поэт не удивился такой реакции сестры на внутренний жар, хотя ее тело источало настоящий холод. Он прекрасно помнил, как с ним творилось нечто подобное, когда он сам возвращался в этот мир в облике вампира.

Необычное явление, непохожее на ежеутренний побег из сна. Первый зрячий взгляд, как наваждение. За наваждением – благоговейная тревога и чувство радости. Безмерной, нечестивой.

– Ты плачешь… почему ты плачешь?

Он почувствовал, как его губы медленно высыхают, а язык прилипает к твердому небу. От волнения рука его, поглаживающая ее шею, задрожала. И она уловила эту дрожь, лелеющую его пальцы. Взгляд ее устремился вниз, к расстегнутому вырезу… Она увидела его руку с ножом…

И в этот миг он замахнулся и с силой опустил серебряный клинок, вонзая его прямо в сердце новорожденного вампира. Спина ее выгнулась, она вся приподнялась и разом выдохнула. Струя ледяного воздуха обдала его лицо. Но он дождался, когда она затихнет, и только потом вытащил окровавленный клинок.

Жажда мучила его с самого утра. И был велик соблазн припасть к отрытой ране и высосать оттуда хоть немного крови. Но он сдержался. Он помнил, что было с Венегором, и не хотел подобной участи своей сестре.

Эскудо печально заскулил.

– Прости, родная, – слезы душили его, губами он прикоснулся к ее коленям и закрыл глаза. – Умоляю, прости…

Он не удивился собственной решительности, когда дело коснулось подобного исхода. Кому, как не ему, было знать, насколько тяжело пришлось бы его сестре в облике вампира. Она, слепо верующая в бога, каждый день возносящая молитвы во хвалу Господа, будет вынуждена убивать и обрекать на проклятые судьбы живых людей! Она бы не выдержала такого испытания. У нее бы не было иного выхода, как покончить с собой или напроситься на смерть от руки с серебряным клинком.

Осознавая это и в какой-то степени оправдывая себя, поэт почему-то не чувствовал облегчения, которое непременно должно было вернуться в его душу с первым нажимом на рукоятку кинжала. Наоборот, на его плечи навалился тяжкий груз смертного греха. Тоска и отчаяние заполонили его душу. И они были сильнее, чем все, что он испытывал ранее.

– Так надо было, приятель, – он повернулся в сторону пса, но никого не увидел. Овчарки в спальне уже не было.

Он убрал клинок обратно в ножны. Теперь необходимо захоронить тело несчастной Камелии. Было бы слишком рискованно оставлять ее здесь.

Уходя из дома, он захватил с собой лопату. Покинул территорию поместья через задний двор. Пробирался с осторожностью, присущей лисе, боясь уронить обернутое мешковиной тело. Вслушивался в каждый шорох и каждую секунду ждал окрика или истошного вопля. Но за время своего пути так ничего и не услышал.

Он обошел озеро и стал продираться сквозь темную чащу хвойного леса. Там среди высоких деревьев он нашел место, где и собирался захоронить свою сестру.

Это был небольшой зеленый холмик, подножие которого поросло кустами дикой мяты.

Он долго стоял и смотрел на него, вдыхая насыщенный бодрящим ароматом воздух.

Незаметно те немногочисленные лучи солнца, которые все же пробивались сквозь ветви деревьев и достигали земли, стали стремительно редеть. День близился к закату.

Люций выкопал небольшую яму у подножия холма, аккуратно опустил туда мертвое тело и стал закапывать.

Через десять минут все было кончено. Усталости он не ощущал. Впрочем, так же как и злости. Здесь, наедине со скорбной тишиной они утратили свою силу, уступив место холодному отчаянию с терпким привкусом мяты.

Вернувшись в дом, он не обнаружил там собаки, что только подтвердило его догадку о предательском побеге Эскудо.

Пройдет совсем немного времени, и соседи начнут интересоваться, где же его сестра. Она войдет в список таинственно исчезнувших. Тех, кого так и не нашли. Но пусть уж лучше будет так, чем видеть ее с вампирическим блеском в глазах и звериными клыками во рту.

Его желание непременно покинуть город претерпело изменения. Вспоминая мучения Камелии, он задумался над тем, чтобы найти таинственного Даниэля.

Сам того не желая, Люций оказался во власти ярости, вызванной сильнейшим человеческим инстинктом – местью.

В спальне с опущенными гардинами царил полумрак.

У огромного, в человеческий рост обсидианового зеркала стояла обнаженная блондинка.

Света двух коптящих свечей ей вполне хватало, чтобы рассматривать свое тело и с каждой секундой все больше понимать, что оно несовершенно. Изъяны, что она находила, были смешны и незначительны, по крайней мере, для стороннего глаза. Но для нее они были фатальны.

Например, эти ужасные круги под глазами, они уродуют ее. Что это?

Последствия ужасно проведенной ночи? Следы многодневной усталости? Неужели они так и останутся на ее лице, и ей теперь придется их постоянно замазывать кремами?

Или эта талия. Кажется, она значительно пополнела за последние несколько дней. С чем это связано? Со стрессом, который ей пришлось испытать, оказавшись наедине с безумцем, возомнившим себя Калигулой? Или с тем, что в последние недели она все меньше и меньше времени уделяла верховой езде, которая всегда помогала ей поддерживать себя в отличной форме?