Энн Райс - Пандора

Порыв ветра смел в кучу останки, а тем временем с трехногой подставки упала лампа, пролив на них горящее масло.

«Смотри, сердце, – сказала я. – Мне видно сердце. Я вижу, как оно бьется».

Но огонь вскоре захватил и сердце, и изгибающиеся руки, и скрюченные пальцы ног. Останки всколыхнулись, кости заплясали в огне, завертелись в пламени, а потом почернели, истончились, раскололись и тут же рассыпались в прах – все, что было, превратилось в дымящийся пепел и с треском пронеслось по полу.

Снова подул ветер, напоенный дыханием сада, поднял золу и унес прочь, в тень вестибюля, как стаю хрупких крошечных черных насекомых. Я зачарованно наблюдала за происходящим.

Царица вновь сидела в прежней позе, рука лежала на месте. Они с царем смотрели в пустоту, словно ничего и не произошло. Единственным напоминанием осталось пятно у нее на платье.

Их глаза не замечали ни Мариуса, ни меня. В святилище воцарился покой. Только приятный, благоухающий покой. Золотой свет. Я глубоко вздохнула. Я слышала, как масло в лампах превращается в пламя. Мозаики живописали искусно воссозданные фигуры верующих. Я видела, как медленно начинают увядать разнообразные цветы, и их увядание казалось мне лишь новым куплетом в песне их роста, а коричневатые края – лишь новым цветом гаммы, не вступающим в противоречие с прочими блестящими красками.

«Прости меня, Акаша, – тихо сказал Мариус, – что я позволил ему подойти так близко. Я вел себя недостаточно мудро».

Я заплакала. Слезы хлынули потоком, и сквозь них я обратилась к царице:

«Ты вызвала меня сюда! Я сделаю все, что ты захочешь».

Ее правая рука медленно поднялась над бедром, вытянулась, и царица очень мягка изогнула ладонь в манящем жесте из сна, но на этот раз улыбки не было, ее застывшее лицо не изменилось.

Я почувствовала, что меня захлестывает что-то невидимое, чему невозможно сопротивляться. Оно исходило от ее руки, протянутой в приветственном жесте. Приятное, мягкое, ласкающее. Не только лицо, но и все мое тело залила краска удовольствия. Я двинулась вперед, меня обволакивала ее воля. «умоляю тебя, Акаша! – тихо сказал Мариус. – умоляю тебя именем Инанны, именем Изиды, именами всех богинь, не обижай ее!»

Мариус просто не понимал! Мариус никогда не был знаком с ее культом! А я была. Я знала, что ее дети, пьющие кровь, должны были становиться судьями злодеев, и, следуя ее законам, пить только из осужденных. Я увидела бога темной пещеры, знакомого мне по видению. Я все понимала.

Я хотела все объяснить Мариусу. Но не могла. Не сейчас. Мир переродился, все системы, построенные на скептицизме или эгоизме, оказались хрупкими, как паутина, – их нужно было смести. Мои личные минуты отчаяния были всего лишь экскурсами в нечистую, эгоцентричную черноту.

«Царица Небесная, – прошептала я, сознавая, что говорю на древнем языке. С моих губ сорвалась молитва: – Да не победит царя Мертвых и его невесту никакая сила Амон-Ра, Бога Солнца, ибо она правит звездными небесами, луной и теми, кто приносит в жертву злодея. Да будут прокляты те, кто использует это чудо во зло. Да будут прокляты те, кто попытается его похитить!»

Я чувствовала, как меня, человека, сковывают запутанные нити переданной Мариусом крови. Я ощущала ее поддержку. Мое тело ничего не весило.

Меня приподняло по направлению к царице. Ее рука обвилась вокруг меня и откинула с моего лица волосы. Я протянула руки, чтобы обнять ее за шею, так как ничего другого мне не оставалось – мы находились слишком близко для любых иных проявлений любви.

Я почувствовала, как мягки и шелковисты ее настоящие заплетенные волосы, как холодны и тверды плечи и рука. Но она на меня не смотрела. Она окаменела. А она может на меня посмотреть? Она намеренно решила оставаться в безмолвии и смотреть перед собой пустыми глазами? Или она, беспомощная, живет во власти злых чар, чар, пробудить ее от которых помогут тысячи гимнов?

В полубреду я заметила слова, выгравированные на золотых пластинах, соседствующих на ее ожерелье с драгоценностями: «Приведите ко мне злодея, и я выпью его кровь».

Казалось, я стояла в пустыне, а ожерелье падало и переворачивалось на песке, подхваченное ветром, как тело сгоревшего монстра. Упало… потеряно… и ждет, что его восстановят.

Я почувствовала, как мою голову притягивает к ее шее. Она разогнула пальцы в моих волосах. Она направляла меня, чтобы мои губы коснулись ее кожи.

«Ты этого хочешь, да? – спросила я. Но слова мои звучали как будто издалека – жалкое отражение глубин моей переполненной души. – Чтобы я стала твоей дочерью?!»

Она слегка откинула голову, чтобы я отчетливо увидела ее шею. Обнажилась вена, из которой она желала позволить мне испить.

Ее пальцы нежно пробежали по моим волосам, ни разу не дернув за них, не причинив мне боли, они просто обвили мою голову, от чего я испытала безудержный экстаз, и ласково нагнули ее, чтобы мои губы неизбежно соприкоснулись с ее сияющей кожей.

«О, моя обожаемая царица!» – прошептала я. Никогда еще не чувствовала я такой уверенности, такого беспредельного экстаза, которому не было мирской причины. Никогда не испытывала я такой жгучей, торжествующей веры, как вера в нее.

Я открыла рот. Никакой человек не прокусил бы эту твердую плоть. Но она подалась, словно была совсем тонкой, и в меня полилась кровь из Источника. Я слышала биение сердца, направлявшего ее движение, – оглушительный звук, от которого задрожали мои барабанные перепонки. Но то была не кровь. То был нектар. Большего ни одно существо в мире и пожелать не могло.

Глава 9

Со струей нектара я попала в другое измерение. Коридоры наполнились ее звонким смехом; она бежала впереди, похожая на девочку, на кошку, не обремененная величием. Она манила меня за собой. Там, под звездами, в своем мягком бесформенном саду сидел в одиночестве Мариус. Она указала мне на него. Я увидела, как Мариус встал и заключил меня в объятия. Как же ему шли длинные волосы! Я увидела, чего она хочет. Пока я пила ее кровь, я целовала Мариуса, я танцевала с Мариусом…

На нас обрушился ливень цветочных лепестков, словно на пару новобрачных в Риме, Мариус держал меня за руку, как будто мы только что поженились, вокруг пели люди. Безупречное счастье, счастье такое острое, что, наверное, далеко не всем дано его испытать. Она стояла на широком черном алтаре из диорита. Была ночь. Мы находились в замкнутом пространстве, наполненном людьми, но темном и прохладном; ветер поднимал песок со дна долины, а она смотрела вниз, на того, кого принесли ей в жертву. Мужчина с закрытыми глазами и связанными руками. Он не сопротивлялся.

Она обнажила зубы; верующие, заполонившие долину, охнули, а она взяла мужчину за горло и выпила его кровь. Закончив, она уронила его и подняла руки.