Раиса Крапп - Ночь Веды

— Спи, дитятко мое ненаглядное, разумница моя… Я покажу им, как мою девоньку забижать! Ужо я вам!

Он шептал ей тихие слова, когда бессмысленные, когда смешные, но полные нежности и любви. Тихонько баюкал ее, покачивая на руках невесомую ношу свою.

— Спи, радость моя, красавица моя. Никому-никому тебя не отдам!

С тихим счастьем обретения он глядел, как смежились сонно реснички, словно лепестки цветов. Она еще раз вздохнула прерывисто, ворохнулась у него на руках, устраиваясь поудобнее — упругие золотые кудряшки пощекотали грудь Ивана. Он любовался ею, и на лице его был покой и счастливое умиротворение.

Глава шестьдесят третья

Эпилог

Однажды появился на Лебяжьем странник. Седые волосы лежали на плечах, за спиной — легкая котомка, в руке — черемуховый посох. Шел себе не спеша серединой улицы. Глядел вокруг не как чужой, а так, как смотрит человек в доме своем, где все знает и все принадлежит ему. Собаки деревенские выбегали из дворов навстречу чужому и… ластились к нему, приветливо виляя хвостами, провожали дальше. Весть полетела по селу, обгоняя странника — признали его. Об этом человеке давно и широко молва шла. Будто глазами своими, юношески молодыми, любого видит в истинном свете его, душу видит, помыслы, и толку нету лжу ему говорить. Будто владеет он волшебной целительной силой, исцелить болезного ему — лишь рукой коснуться. Только просить об исцелении труд напрасный. И про хвори ему рассказывать не надо, он так их видит, и сам выбирает, кого избавить от страданий, а кого с ними оставить. Однако в тоске и безнадеге ни один не останется, коль посчастливилось со старцем встренуться — странным образом оставляет он в сердце каждого свет веры и искру надежды, как путеводные звездочки, которые отныне будут сопровождать на всех дорогах жизни, освещать ночи несчастий, а радость делать еще светлее…

Много чего рассказывали про старца удивительного столь, что порой и не верилось, вправду ли ходит такой по свету, а может то предание старины незапамятной, а может сказка-мечтание об такой святости в земном человеке.

И вот шел он по пыльной улице, вроде совсем как странник обычный, но что-то было в нем, что люди признали: «Он!..»

Отворяли широко ворота и двери, выходили с поклоном, с надеждой, что в их дом войдет и будет это все равно, что благословение на счастье и благоденствие… Но старец на привет приветом отвечал, поднимал руку, чтоб крестным знамением осенить, и так же не спеша шел дальше. И дошел почти до околицы, когда из проулка старцу навстречу быстро вышла девица, будто выпорхнула. Седовласый странник как вкопанный стал, глаз с нее не сводя, и она так же стояла, но глядела на него с улыбкой, чуть склоня голову на бок. И в прекрасных ее незабудковых глазах не было и тени благоговения, с которым глядели на него другие.

Толи это долго было, толи мгновения короткие они друг на друга глядели, а потом девица поклонилась низко старцу, подошла и взяла его за руку, и он пошел за нею. Люди же глядели им в след и дивились той странной схожести, которая бросалась в глаза теперь, когда странник и девица шли рядом. Они оба были высоки и легки в движениях, будто земля не тянула их тяжестью. Длинные седые волосы старца не были тусклыми и безжизненными, они падали на плечи волнами и ярко серебрились на солнце. А у девицы золотые, буйные, с рыжеватым отливом кудри как будто сами светились солнечно. И еще схожесть была в том, что невозможно было глазу проскользнуть по ним без остановки, напротив, приковывали, зачаровывали они людские взоры. И стояли люди, разные характером и нравом, глядели кто радостно, кто растроганно, со слезой, кто восхищенно, но ни один — завистливо, злобно ли, аль с другой какой недобротой.

Девушка растворила широко воротца перед гостем, но старик не вошел, остановился.

— В счастливый дом иду. Живущие в нем менее других нуждаются, чтоб вошел я в него.

— Это нужно тебе самому, — приветливо улыбнулась девица.

Они сидели за пустым столом и смотрели друг на друга. И никто не признал бы сейчас старца с пронзительным взором, наделенного чудесной силой в старике с устало опущенными плечами, а глаза… глаза, как много было в них и как поразили бы они случайного соглядатая. Нет, не поразили — сразили бы на месте.

Они сидели так, пока в дом не вошел, чуть пригнув в дверях голову, высокий широкоплечий мужчина и девица взглянула на него вспыхнувшими светом глазами.

— Дарена, гость у нас! Да за пустым столом!

Старец встал неторопливо, повернулся во всей своей благородной красоте, прямой, высокий, с величественной осанкой.

— Господь благослови тебя, добрый хозяин. А только задушевную беседу ни на какое самое богатющее угощение не поменяешь.

— Ты прав, мудрый странник. Но коль прервал я вашу беседу, так значит самое время трапезе подошло.

— Ты рано так. Случилось что? — Дарьюшка быстро подхватилась из-за стола, глядела обеспокоено.

— А как же не случилось. Ко мне сосед, Добролюб верши прилетел, беги, говорит, домой спехом, там у тебя такое!.. Аж перепугал. Садись, странный человек, раздели с нами нашу пищу, — позвал Иван и, утерев руки полотенцем, тоже присел к столу.

Дарьюшка положила руки ему на плечи и осталась так на несколько секунд, будто позволяя гостю полюбоваться на них двоих.

К вечеру старец засобирался в путь.

— Да что это ты надумал?! — возмутился хозяин. — Куда на ночь? И думать не смей, никуда мы не пустим тебя!

— Мне что день, что ночь, все едино. Страшна только ночь в себе самом. А коль ее прошел, тогда уж ничего не страшно. Не останавливай меня, добрый хозяин, так надо.

— Но люди ждут увидеть тебя, слова мудрые услышать. Ведь подумают, что не поглянулось тебе у нас, и чего ждать им тогда окромя беды.

— Я к вам приходил. А люди… Не тревожься, они ничего не скажут и беды никакой ждать не будут. Проводи меня, Даренушка.

Шагнув через порог, старец повернулся лицом в дом и, благословив жилье, отдал после земной поклон и дому, и хозяевам.

Дарьюшка проводила недолгого гостя за околицу. По обе стороны наезженной дороги легли поляны, дорога нырнула в ложбинку, потом опять устремилась вверх. У подножия взгорка старик остановился, повернулся к провожатой.

— А ведь я знаю тебя, девица, — сказал он слова, которые будто бы и сказаны уже были в той молчаливой беседе. Но это он должен был проговорить вслух потому, что про вину свою молчать легче, чем назвать ее и повиниться.

— И я знаю кто ты, старец Михаил. Иван тоже. Мы рады, что довелось еще свидеться.

— Значит, простили?