Раиса Крапп - Ночь Веды

Глава шестьдесят первая

нежданная встреча в березовом перелеске

И все бы, кажется, хорошо, а Иван места себе не находил, будто лихоманка колотила, — Алена боле не пришла ни разу. В первый день, как Даренка у них появилась, ждал он ночи в азарте и нетерпении, об находке удивительной своей рассказать и услышать, что скажет на это Алена. Не давало покоя предчувствие, будто должна Алена сказать что-то об девочке, больше, чем он знал. А может и не слова то будут, а знак малейший, от которого сделаются понятными смутные догадки и ощущения Ивана. Как жаждал он Алену увидеть! А она не пришла.

И на другую ночь то же, и на третью… А там Иван и сон потерял, чего только не вздумал в долгие-предолгие ночи. Уж до того дошел в усилиях отгадать причину: а вдруг взревнует Алена, мол, нашли утеху, уж и про горе свое забыли… Одурманенное бессонницей сознание мучительно искало выход. А вдруг не должен был он брать девочку в дом? Так теперь-то что? Отдать кому ни попадя? Да ведь это невозможно, нельзя! Нет, Алена не могла бы такое потребовать! Но тогда отчего нейдет?.. И опять влекло мысли, одну за другой, по тому же кругу, опять и опять, как невольников в связке… А дни шли.

Даренка будто чуяла его терзания, вроде бы даже стороной от Ивана старалась держаться, не вертеться на глазах. А в то же время — приластиться незаметно, невзначай будто. То головенку золотую приклонит, то спешит подать какую вещь, Ивану нужную и глядит: толи похвалит, толи прочь погонит. И ведь малеха же, несмышленыш — что она понимать могла? Но от глазонек ее печальных, ожидающих, у Ивана сердце заходилось, и в мыслях своих он со всем отчаянием, со всей страстью звал: «Алена! Аленушка! Да что ж ты нейдешь, люба?!»

И когда скрозь бессонное оцепенение его, скрозь темноту ночи проступили вдруг белые станы берез, он даже обрадоваться не смог, а только вздохнул судорожно: «Ну, вот!»

Обступили его березки, будто светлые, чистые девицы в хоровод заключили. И пространство меж ними заполнял тот свет особенный, что бывает только в березовых рощах, ровно сами березы испускают лучи невидимые, и стоит роща светлее светлого, яснее ясного. И проникает это сияние аж в душу. Еще в храме такой свет бывает — торжественный, не принадлежащий земному. Вот и теперь — замер Иван в неземном березовом сиянии. И увидал — за деревьями, приближаясь к нему, возникает и пропадает девичий силуэт. Устремился туда Иван всем существом своим… и на месте остался, хотя возликовал всем сердцем: «Аленушка! Желанная моя! Иль не Алена?.. Ах, да кому быть еще? Она! Она!»

«Да что это творится со мною?! — в отчаянии рванул Иван ворот рубахи, будто он теснил дыхание. — Ведь Алена! Я вижу!» Но в следующий момент: «Да неужто не она?..» Лицо строго, неулыбчиво, величаво… неуловимо переменчивое. И уж деревья почти не закрывают ее, а Иван все понять не может, Алена к нему идет или нет. И вот — встала. Только три шага до нее. Не Алена…

— Нет, Иван. Не Алена.

И смотрит. Иван слова молвить не может, язык камнем мертвым отяжелел…

— Сто лет здравствовать тебе, Иванко. Ни хворям, ни годам тебя не одолеть…

— Кто ты? — не слушает Иван.

— Веда.

— Зачем обличье ее взяла?

Повела бровью. В глазах искорки блеснули, как солнце на самоцветных гранях.

— Чье?

— Але…нино… — но нет, нет больше Алены в этом чужом лице… — Так вот ты… Веда…

Приподняла она чуть руку, проговорила негромко:

— Утишь сердце свое, Иванко. Злой холод в нем поднимается. Думаешь: «Вот виновница всех бед! Вот к кому ушла Алена и не вернулась! Ежли б не она!..» Только не я ведь сгубила Алену, а ожесточение человеческих сердец. Не оправдываться пришла я, Иван, а вернуть покой душе твоей.

— Где Алена?!

Помедлив, протянула она к нему руку:

— Идем. Сам увидишь. Держи мою руку, я укреплю тебя, не то сорвешься.

— «Куда идем? — хотел спросить Иван, — Как это — сорвешься?» — Но рука поднялась помимо воли его, и пальцы Веды сомкнулись на ней крепко. Иван вздрогнул.

— Иванко, верь мне, не опасайся. Готов со мной идти?

И снова хотел спросить Иван: «Куда?» Но только вытолкнул хрипло:

— Готов… — и будто ухнул в черный провал…

Не упал, только потерялся на миг. Но была при нем точка тверди, опоры и растерянность сразу прошла. Опорой стала рука пришелицы, и теперь он вверил ей себя без малейших сомнений потому, что едва соприкоснувшись руками, ясно почувствовал Иван — Алена здесь, ее тепло в руке разливается. А коль Аленушка с ним, так он без раздумья шагнет хоть к дьяволу в глотку.

…Когда обрел он себя, увидел, что оказался посреди леса, в ненастной ночи. Ветер свистел меж голыми стволами, мотал тяжелые лапы елок, лепил на них мокрый снег. Но сам Иван ни холоду, ни ветру не чуял, и не то летел он над мотающимися голыми верхушками, не то висел… нет, и так неправильно сказать… Он присутствовал в промозглом весеннем лесу в эту злую ночь.

— Иван, меня ни про что не спрашивай. Сам все увидишь. Потом забудешь опять, помнить про это тебе нельзя. Но с души беспокойства уйдут, покой обретешь.

И тут захолонуло сердце у Ивана, как увидел он лесную дорогу, к которой теснились темные ели. И сквозь густую кашу из снега и ледяного дождя, мимо вековых мрачных великанов брела девчушка. Маленькие ноги еще толком не выучились по земле шагать, запинались за мозолья корней, наружу выпирающих, соскальзывали в узкую колею, недавно оставленную колесами в холодной перемешанной со снегом земле.

— Даренка! — охнул Иван.

— Она. Но и не она.

Пригляделся Иван: большой, материнский плат с говоры сбился назад и видны темные хвостики косичек. Они выбились наружу и растрепались, потеряв пестрые ленточки. У Ивана даже навроде камня с души свалилось — его-то Даренка золотоголова, от ее кудряшек только что свет по горнице не идет.

Девочка не плакала, устала, видать, от долгого плача и теперь время от времени только вздрагивала всем маленьким тельцем от судорожных всхлипов. И тут у Ивана сердце обмерло: из-под елового шатра выступил на дорогу большой серый зверь, постоял и затрусил краем дороги за человеческим дитем.

— Спаси ее! — лихорадочно проговорил Иван. — Спаси!

— Иван, мы видим то, что уже свершилось. Ничего не поменяешь. Лучше гляди, гляди.

Волк изготовился к прыжку, и Иван крикнул в отчаянии:

— Да Веда же ты! Прогони его! Прочь!

Вдруг темно у Ивана в глазах стало, как будто бы кто покров темный на него накинул. Только услыхал взвизг и почуял, как шевельнулись волосы на голове. Но тут же разобрал, что это не человечий голос, так визжит, к примеру, собака, когда палкой побьют. И в глазах прояснело. Странный изумрудный свет разливался меж стволами, струился, перетекал волнами. Иван успел ухватить взглядом, как зверь с поджатым хвостом кинулся в чащобу от этого света. Иван глазами назад метнулся, отыскивая ребенка. И споткнулся о неподвижный комочек на черной земле.