Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Ксения с улыбкой покачала головой, произнесла:
– Ох, лиса-лисичка! Ну вот что с тобой делать, придется рассказывать!
Верочка расплылась в довольной улыбке маленького манипулятора и приготовилась внимать. Ксения начала:
– Жил-был кот. Он жил на дереве…
Верочка тут же перебила:
– У него там было дупло?
– Нет, почему! Никакого дупла, он жил на цепи, – ответила Ксения.
– Это был сторожевой кот? – уточнила Верочка.
– Ну… можно и так сказать.
– А что он сторожил? И почему без дупла? – сыпала Верочка вопросами. – У сторожевой собаки всегда дупло есть. Дупло в конуре. А коту разве не нужно дупло, чтобы прятаться от дождей и врагов? Хотя бы маленькое такое дуплецо, совсем дуплишко.
– Вот видишь, – сказала Ксения, – какая ты большая теперь, столько вопросов задаешь. Таким девочкам уже не сказки надо рассказывать, а в школе пора учиться, знания получать и ответы находить на все вопросы.
– На все-все-все?
– На все-все-все. – Ксения склонилась над дочерью, чмокнула ее в щеку. – А теперь пора спать. Глазки слипаются… слипаются… Сон идет… идет… мягкими лапками тихо переступает… одной лапкой… другой… подушечки мягкие у его лапок… шерстка шелковистая… шажочки тихие… идет – как пушинка летит…
Ее гипнотический шепот обволакивал и пеленал. Про сказку Верочка уже и не вспомнила. Дурманящий водоворот сна засасывал в свою воронку. Проваливаясь и утопая, слабо моргая потяжелевшими веками, она пробормотала почти бессознательно:
– Ты правда моя настоящая мама? Ты правда…
Это было неожиданно. Ксению кольнуло тонкой иглой, и она постаралась ответить как можно более нежно:
– Ну конечно я твоя настоящая мама!
Последний выплеск сознания вспузырился на губах девочки обрывком фразы:
– А тетя сказала…
И сон поглотил ее.
Что-то растеклось внутри Ксении, тревожное и темное, словно опрокинулся пузырек чернил.
«Тетя сказала? Какая еще тетя, к чертям собачьим? И что эта тетя могла моей девочке сказать?»
Над безмятежным лицом уснувшей Верочки нависало озабоченное лицо матери – будто над маленькой планетой большая луна, готовая потерять орбиту и расколоться на части при падении.
«Не хватало еще, чтоб какая-то стерва лезла к Верочке змеиным языком!» – мрачно думала Ксения, сидя над спящей дочерью.
Ночью Ксении снился жуткий сон.
В том сне она была бесплотным призраком, невидимым, летающим над землей. Она следовала за Верочкой, скользила за ней по воздуху, в отдалении, недоумевая: куда это Верочка так целенаправленно идет? Вокруг стояли старые запущенные дома с черными ямами окон. На стенах пятна плесени – как следы копоти. Под ногами мусор, сквозь трещины в асфальте пробиваются сорняки. Верочка шла безлюдными улицами, сворачивала то вправо, то влево, ныряла в подворотни, проходила сквозь безжизненные дворы.
Вслед за ней шла женщина – кажется, не старуха, но сильно запущенная. Из-за грязных косм лица не разглядеть. Лоб деформирован, посреди него – уродливая огромная шишка, чуть загнутая кверху; кажется, что из черепа растет рог вроде коровьего, вот-вот прорвет кожу и проклюнется наружу. На правой руке не хватает двух пальцев – мизинца и безымянного, оставшиеся пальцы длинные и скрюченные, как у хищной птицы, готовой с налета схватить мышь. Одета в рванье красного цвета; похоже, некогда это был дорогой наряд. Горбится, но движется резво. Иногда быстро и бесшумно перебегает через улицу, чтобы спрятаться за выступом какой-то архитектурной детали, нелепо вылезшей из стены. Она следила за Верочкой и старалась держаться так, чтобы та ее не заметила.
Ксения в тревоге кружила, как назойливая муха, вокруг преследовательницы, лезла ей в лицо, пыталась всячески помешать, но та лишь отмахивалась от призрачной помехи. Ксения видела плотоядно приоткрытый рот и недобрые огоньки в глазах, блестящих из-под волос, нависших над склоненным лицом.
«Ведьма! – думала Ксения. – Ведьма, которая похищает детей».
Верочка быстро обернулась, бросила за плечо лукавый взгляд, и Ксения поняла, что дочь знает о преследовательнице – знает и заманивает ее куда-то.
Верочка, кажется, достигла цели путешествия и скрылась в подъезде с покосившейся металлической дверью, намертво застрявшей, но приоткрытой настолько, что как раз прошмыгнешь в темную щель. Вслед за Верочкой в щель влетела Ксения, а вскоре и ведьма протиснулась не без труда.
Из подъезда Верочка ступила на лестницу, ведущую в подвал, начала спускаться, ее фигурка в светлом платьице таяла в смолистой тьме. Казалось, подвал всасывает ее жирными черными губами – бледную таящую карамельку.
Ксения летела над щербатой лестницей с неровными крошащимися ступенями, и хотя не касалась их ногами, но ее мучило нелепое тошнотворное опасение, что она вот-вот оступится, упадет и кубарем покатится в жуткую неизвестность.
Лестница слишком длинная, спуск слишком долгий. Скользя по воздуху над ступенями, Ксения вдруг поняла, что ее опасения оступиться и упасть – не ее опасения, а опасения ведьмы, спускавшейся вслед за Верочкой. А Ксения… черт возьми, да она же часть этой старухи, какая-то ее эманация, клочок живого тумана, похожий на белую бабочку, с помощью которой ведьма преследует жертву. Ксению обожгло этой догадкой. Она заметалась в воздухе, теряя форму и вновь обретая ее, но продолжала – пусть зигзагами, а все ж таки лететь вниз. Ее воля была не ее волей, ее «я» принадлежало почти нечеловеческому жуткому существу, идущему за ней.
Наконец кончилась лестница, и зев подвала проглотил худенькую фигурку девочки, следом проглотил и Ксению, и ведьму. Если лестницу еще освещал кое-как слабый отблеск, лучом протянутый над нею, будто полоска ветхой марли, то подвал был до краев заполнен вязкой тьмой, в которую если всматриваться, то почувствуешь, как присасывается черная мерзость к твоим выпученным глазам и сосет их, сосет, высасывая через них и зрение, и разум, и душу.
Ничего не могла разглядеть Ксения в этой беспредметной тьме, в этом пищеводе мрака. Но она услышала звонкий и злорадный… Неужели злорадный? Да, именно такой. Злорадный Верочкин смех. А потом – истошный, полный ужаса, отчаяния и нестерпимой боли ведьмин вопль.
– Возьми ее! Возьми ее! – азартно кричала Верочка кому-то.
И это невидимое нечто, слушаясь Верочку, что-то страшное творило с преследовательницей; та визжала, будто животное, что заживо рвут на части.
Этот истошный смертный визг кромсал Ксенино сознание, лезвием проходил до самых сокровенных глубин, потрошил, выпрастывая мысли и чувства, словно кишки из вспоротого брюха.
Ксения проснулась в липкой испарине. По телу бежала дрожь, колотилось сердце, кисти рук свело судорогой, пальцы скрючились в когти хищной птицы. Таких жутких снов она не видела ни после гибели мужа, ни в детстве, когда изредка снились кошмары, в которых ее преследовали то собаки,
