Елена Гайворонская - Тринадцатый пророк

Он стоял, смотрел в людское море, словно собирался нырнуть в эти волны. Затем взъерошил волосы, улыбнулся со своей неподражаемой грустинкой.

– Я поздравляю вас со светлым Праздником. Ступайте с миром по домам и поздравьте всех, кого встретите на пути. Простите друг другу все обиды и прегрешения, и постарайтесь быть добрыми со знакомыми и незнакомыми. И ещё – постарайтесь хоть немного полюбить не только самых близких, но и далёких, и незнакомых, и даже тех, кто причинил вам боль. Полюбить, как самих себя. Как я люблю вас всех. Хотя бы раз, на один день… Ради самих себя и всего мира.

Он спустился, шагнул в толпу, расступавшуюся перед ним. На лицах одних была радость, на лицах других – удивление, третьих – разочарование. Некоторые, тревожно озираясь, шептали:

– Уходите из города. Схоронитесь! Нельзя вам тут оставаться!

– Спасибо, – отвечал Равви, пожимая закорузлые ладони. – Мир вам.

Стражники с копьями наизготове переминались, недоумённо перешёптываясь, пожимая плечами. Волнений не последовало, и они оказались не у дел. В одном я опознал мордоворота, конфисковавшего мои сандалии. Ох, трудно мне было его полюбить…

– Куда мы теперь? – спросил Пётр.

– Праздновать! – отозвался Равви. – Зайдём в первый же дом, где будут нам рады, и устроим пир.

Словно в подтверждение его слов какой-то человек нагнал нас и принялся зазывать к себе на ужин. Что-то в нём мне не понравилось: то ли слишком елейный голос, то ли беспокойно снующие глазки, никак не желавшие встречаться с моими. Я услышал голос Равви, благодарившего за приглашение. Парень не отставал, пока Равви не пообещал быть.

Когда тот отвязался, я подскочил, потолкал его в бок и объявил, что этот тип мне не понравился. Равви возразил, что мне тяжело угодить, что мы должны быть благодарны всем, кто приглашает в свой дом. Я принялся что-то возражать, а подошедший Петр подколол, мол, теперь у меня началась мания преследования.

– Стойте! Подождите!

Запыхавшийся женский голос рассёк умиротворяющий ропот ветра, реки, и зарослей кустарника, полоскавшего в говорливой воде корявые ветки. Мой сердце заколотилось, сжалось и ухнуло: безошибочный рефлекс как у собаки Павлова. К нам бежала Магдалин. Её светлое платье хлопало на ветру, обнажая длинные упругие ноги, тёмные кудри плескали, словно грива норовистой лошадки, трепетно вздрагивали узкие ноздри. Затормозив, она прислонила ладонь к судорожно вздымавшейся груди и прерывисто дыша, проговорила:

– Бегите! Сейчас же! Вас ищут! Отдан приказ об аресте… – Запнулась, судорожно переводя дыхание.

– Не волнуйся, – сказал Равви, беря её руку в свои ладони, – всё будет хорошо. Верь мне, Магдалин. Возвращайся домой. – И, улыбнувшись, разжал пальцы.

Её рука, потеряв опору, скользнула, опала вниз и повисла беспомощной плетью.

– Позволь мне пойти с тобой, – умоляюще прошептала она, устремив на него взгляд, исполненный нежности и пронзительной тоски. Равви опустил глаза и произнёс негромко, но отчётливо, как отрезал:

– Нет.

Она отступила на шаг, тряхнула головой, бледное лицо исказилось страданием.

– Как ты можешь! – вскричала она. – Как ты можешь быть таким бесчувственным! Ты учишь добру и любви, но самому не ведомо ни то и ни другое!

В чёрных глазах блеснули слёзы. Развернувшись, она побежала прочь.

– Догони её, – перехватив мой взгляд, сказал Равви и, предупредив вопрос, добавил. – Ты ей нужен.

– Но где я потом вас найду?

– Захочешь – найдёшь. Иди же. – В нотках его голоса мне послышалась добродушная ирония. – Или ты ждёшь моего благословения?

Но я мог бы поклясться, что в его улыбке мелькнула горечь, а в глубине поспешно отведённых синих глаз – сожаление.

Кто-то словно окликнул, затормозив на ходу. Из сочной прибрежной травы робко и стеснительно выглядывали хрупкие белые головки полевых лилий. Сердце моё привычно тоскливо сжалось при виде невинных головок на тоненьких ножках. Но то были не розы, не гвоздики и не георгины, чья предсмертная красота вызывала во мне стойкое неприятие. То были совсем иные цветы, словно и не цветы вовсе, а крохотные дневные звёздочки, схоронившиеся от чужого глаза в густой изумрудной траве. Неожиданно их тонкий едва различимый аромат перебил все прочие запахи, наполнил знойный полуденный воздух нежным запахом первого снега, росистой травы, сладкого сна и первого робкого поцелуя – запахом чистоты и новизны.

Я нагнулся, сорвал одну, вторую, третью… Было неудобно, и я опустился на колени, а когда набрался букетик, поднялся и обнаружил, что запачкал одежду землёй. Попытался отчистить, но получилось только хуже, и я с досады плюнул. Староват я был для мальчишеской роли робкого воздыхателя, пытавшегося похитить сердце упрямой красавицы. Сердце, навеки разбитое другим… Подумав так, я сам на себя разозлился и дальше пошёл уже медленнее, размышляя на ходу, а не забросить ли эти цветы подальше, не нагнать ли ребят?..

– Тебе тоже нравятся лилии?

Я вздрогнул, обернулся и на миг утратил дар речи. Неподалёку, под длинными плетьми плакучих деревьев, сидела Магдалин, обхватив колени и вглядываясь в речную гладь. Я подошёл, опустился рядом. Её лицо было бледно, нижняя губа искусана до крови, глаза припухли и покраснели. Я проговорил, запинаясь:

– Я шёл за тобой.

– Зачем?

– Чтобы подарить тебе цветы… – Я не придумал ничего умнее.

– Ты ошибся. – Она печально усмехнулась. – Лилии – символ невинности. Это не мои цветы.

– Я не ошибся. Можно?

Я осторожно вплёл цветок в чёрные кудри, не встретив сопротивления, потом другой, третий. Отстранившись, полюбовался, и внутри всё перевернулось – до чего она была хороша. Сидел, не в силах ни пошевелиться, ни отвести взгляда.

– Пожалуйста, – сказала она, – не смотри на меня так…

– Как?

– Так… – Она замялась, затеребила тонкую ткань светлого платья.

Снежный запах лилий, речной свежести, полуденного зноя – всё смешалось, когда я коснулся губами её виска. Магдалин вздрогнула, замерла, выдохнула:

– Не надо…

Цветы выпали из моих ослабевших рук, рассыпались по её платью, укутали ноги белоснежным покрывалом.

– Я люблю тебя. – Прошептал я, – я люблю тебя… Мне кажется, я искал тебя всю свою жизнь. Может быть, когда-нибудь, пусть не так, как его, но меня ты тоже сможешь полюбить… Магдалин…

Никогда прежде не думал, сколько музыки может быть в простом сочетании звуков имени, как заставляет она трепетать и сжиматься сердце.

Она покачала головой.

– Почему вы, мужчины, всегда желаете большего, чем можете иметь? Не мучай себя и меня. То, о чём ты просишь, невозможно, разве что случится чудо.

Чудо?