Догоняй! - Анатолий Уманский
Потом… стало хуже. Куда как хуже. Припасы подходили к концу, приходилось обходиться несколькими глотками воды в день. Солнце дубило кожу, белый зной опалял глаза, выжигая разум, а когда сменялся ночной стынью, у нас уже не оставалось сил, и мы ложились вместе только чтобы согреться.
– К черту все, – сказала Ева в последнюю нашу ночь. – Только ты да я. Под защитой печати в этом жестоком мире.
Я предложил печать отправить туда же и вернуться назад, но она ответила:
– С моим прошлым нас не оставят в покое. Не добудем защиты – убью тебя, а потом себя.
Я сказал, что ей, видать, голову напекло. За это Ева расписала мне физиономию коготками. А потом, вот было чудо почище всех миражей, разрыдалась:
– Два месяца! Два месяца у меня не было этих дней! Понимаешь, что это значит, ты, недоучка?! Нам нужна печать! Нам троим!
Тут-то я и смекнул…
Она уснула в моих объятиях, а я долго лежал в темноте, улыбаясь, как идиот. Все думал: если мальчишка родится, назову Фридрихом, в честь папаши, а девочка будет пускай Ребекка. Как-никак, если б не скандал с дочуркой старика Энсли, не уехал бы я в Германию и с Евой бы мы не встретились.
* * *
…Разбудил нас жалобный рев верблюдов, быстро, впрочем, оборвавшийся. Затем раздались визгливый хохот и вой, словно рядом пировала стая гиен. Стенка палатки затрещала и разошлась лоскутьями, в прорезях мелькнуло что-то белое, повеяло колодезной затхлостью. Ева схватила револьвер. Грохот выстрелов едва не оглушил меня. Пули рвали брезент в клочья, отчаянный визг вонзился в уши.
Перезарядив револьвер, Ева кинулась наружу, я – за ней, прихватив свой. Знаю, глупость: ну как их было бы там с десяток? Но оказалось всего двое – один лежал пластом, второй рысью улепетывал на двух ногах, а потом припустил на всех четырех. Пуля Евы угодила ему в бок, и он упал на четвереньки. Я поймал на мушку бугристый затылок твари, но Ева ударила меня по руке, и пуля лишь взметнула фонтанчик песка. Существо заковыляло прочь, оставляя кровавый след, и скрылось за гребнем дюны.
– Теперь мы без труда выследим его, – сказала Ева, опустив дымящийся ствол.
Я окинул взглядом бойню и подумал: нет, спасибо. Верблюды лежали двумя горами искромсанного мяса и шерсти, песок вокруг сбился кровавыми комьями, и посреди всего этого простерлось подстреленное чудовище, разметав огромные руки.
Видели б вы эту погань! Вообразите гориллу-альбиноса: сплошь клыки да когти, с безволосой чешуйчатой шкурой, покрытой слизью, и мордой, смахивающей больше на череп. У меня от одного вида ужин попросился на выход, зато Ева плясала от счастья, натурально плясала, выкрикивая:
– Страж печати! Нашли, нашли!
– Ты говорила, что они вымерли! Ты говорила! – Я чуть не плакал.
– Не мертво то, что в вечности пребудет… – прошептала она с придыханием. Холодный ночной ветер развевал ее волосы, в глазах горел фанатичный огонь. Сейчас она действительно походила на ведьму. – Так писал Альхазред.
– Плевать мне на Альхазреда, мы сдохнем здесь! – В истерике я схватил ее за плечи и затряс, как куклу. – Как нам выбраться без верблюдов, без еды и воды?! Твари не убьют – так доконает солнце! Будь ты проклята, одержимая сука, со своими арабскими сказками!
Мушка револьвера вонзилась мне в подбородок.
– Ты назвал меня сукой, – тихо сказала Ева.
Я бросил свой револьвер и поднял руки над головой:
– Ева, прости, я…
– Трус! – выплюнула она. – Я отыщу их логово, найду печать, и ни жара, ни холод, ни жажда, ни бог и ни дьявол, ничто на земле и в небесах не будет мне страшно. А ты… ты забирай все, что осталось, и вали на все четыре стороны, ясно?
Кивнуть я не мог, но что-то промычал.
– Я возьму револьвер. – Она невесело улыбнулась. – Не хочу поймать спиной пулю.
– Они разорвут тебя, – произнес я, и в тот момент мне этого хотелось. – У тебя еще нет печати.
– Зато патронов хватит! – отрезала она. – Уж на тебя-то точно. Твой патронташ, пожалуйста.
– А если они вернутся?
Ее палец на спусковом крючке напрягся, и я как миленький расстегнул ремень. Она велела мне отойти на сто шагов, подобрала мой револьвер и перепоясалась моим патронташем. Мне пришлось еще принести из палатки фонарь.
– Увяжешься за мной – получишь пулю, – предупредила Ева.
Вот так она бросила меня, безоружного, посреди пустыни и ушла по кровавому следу. Я провожал ее взглядом, пока эта ненормальная не пропала за песчаной грядой. В любой момент я ожидал услышать ее крик и гиений смех тварей, но лишь сухой посвист ветра нарушал тишину.
Я вернулся в палатку, но уснуть не мог. Не от страха, нет. Странное дело, об отчаянном своем положении я не думал – только о Еве, уходящей вслед за раненым зверем. А в башке вертелось: Фридрих или Ребекка? Ребекка или Фридрих?
Она была сукой, действительно жестокой сукой, напрочь безумной, но, кроме бешеной этой суки, что было у меня в мире?
* * *
Светало. Тучи звенящих мух роились над останками верблюдов, избегая, однако, омерзительного трупа, хотя он источал тяжелый смрад. Как только солнечные лучи коснулись студенистой плоти, она вся запузырилась, точно убегающее с плиты молоко, и в считаные мгновения стекла с костей, расползшись зловонной лужей; но и кости плавились на солнце, как свечки. Черная кровь другого чудовища закурилась, тонкие струйки дыма тянулись до самого горизонта.
Я взял второй фонарь и пошел по ним, пошел за Евой, впервые позабыв о собственной шкуре. Шел, выворачивая ноги из песка, песок скрипел на зубах и лип к залитой потом коже. Проклятая тварь, даром что истекала кровью, добралась-таки до своего логова, и, к тому времени как его нашел я, воздух раскалился настолько, что каждый вдох обжигал легкие.
Это была просто груда валунов – с поправкой на то, что таким каменюкам неоткуда взяться средь песчаного моря, разве только их туда натаскали. Но какой силой должны были обладать сложившие их существа – и сколько могло их там оказаться?
У подножия каменной груды зияла расщелина достаточных размеров, чтобы можно было войти пригнувшись.
Налетевший ветер взметнул тучу песка. Отступив под укрытие валунов, я заглянул в черную глубину и увидел каменные ступени, витками спускавшиеся во мрак. Там, куда еще проникал солнечный свет, темнела и другая кровь, немного, но мне хватило. Рядом с разбитым фонарем сиротливо лежали сорванные патронташи вместе с обоими револьверами.
* * *
Я хотел кинуться вниз, выкрикивая
