Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Продрогший от холода, он молча шел, увлекаемый мертвецом, обнимавшим его за плечи. Дрюня почти не чувствовал своего тела, которое растворялось во тьме, как в кислоте. Зато чувствовал свой разум, работавший ясно и точно, будто прочищенный и смазанный механизм. Чем холоднее становилось ему рядом с отцом, тем сильнее прояснялся разум.
Они всегда выходили из глубин смерти, думал Дрюня, чтобы найти кого-то живого и увести с собой. Если тот захочет, конечно. А ведь многие пожелают уйти. Или, по крайней мере, не откажутся. Не надо даже выражать согласие, достаточно просто не отказаться. У многих найдутся причины, чтобы оставить все и уйти куда-нибудь в неведомую глубину. Иногда вся жизнь, которой ты жил, просто выталкивает тебя вон. А теперь механизм жизни сломался и начал работать в обратную сторону. Жизнь уже никогда не станет прежней. Началась какая-то новая страшная фаза.
Дрюня вспомнил записанное в своей тетради: «И начнется Год-Оборотень, у которого будет начало, но не будет конца, у которого кости из страха, хрящи из ужаса, плоть из кошмара». Скоро привычный уютный мир станет адом, уже начал становиться. Дрюня вспомнил страшное существо в человеческом облике, которое увидел в комнате соседки. Его гипнотический взгляд обжег даже в простом воспоминании. Вспомнил второе существо с отрубленными руками. Мир начал делиться на чудовищ и их жертвы, начал выворачиваться своей кошмарной изнанкой и скоро вывернется окончательно.
Дрюня оглянулся и встретился взглядом с горящими глазами Морфея, шедшего поодаль.
– Пап, – спросил тихо, – зачем он за нами идет?
– Пусть идет, – ответил отец. – Все одно, веселей будет. За него ведь тоже заплачено. Эта – за тебя, тот – за него.
– А что там вообще, где ты… живешь? – спросил Дрюня.
Он смутился от сказанного «живешь», слово показалось ему неуместным. Но не знал, как еще спросить об этом, какие использовать выражения. Отец долго молчал. Наконец произнес:
– Там полная тьма.
Дрюня еще раз оглянулся. Угольки собачьих глаз тлели во тьме, казалось – плыли по воздуху, сам пес сливался с темнотой. Дверь, ведущая в коридор, уже не видна. Ни проблеска света позади них. Со всех сторон их окружала тьма, густая, как черная жижа. Да и коридор ли это?
Отец уверенно шел вперед – его, наверное, вело чутье, которым смерть награждает мертвецов, чтобы, ведомые им, они ползали внутри ее бездонного чрева, безошибочно отыскивая вечные норы свои. Сошла улыбка с его лица – обострившегося, постаревшего, почти чужого. Уже не обнимала сыновние плечи его рука, в этом нет больше смысла. Дрюня чувствовал дуновение ветерка, тонкого, как паутинка, призрачного, почти неотличимого от неподвижной пустоты; на это дуновение, пронзавшее насквозь, нанизывалось его сердце. Шли молча – шли или плыли в океане тьмы – плыли или падали на дно – кто мог сказать точно? Три ничтожные искорки в бесконечно разлитой по всем направлениям черноте.
Глоток праха
Лето, жара, послеполуденное оцепенение – это время призраков. Солнце, утопившееся в небе, распухает на дне. Да упокоит Господь его раскаленную душу! Самое время, чтобы отправиться в путь, на поиски разрывов, мест, где червь потустороннего сомнения источил ткань бытия. Бросаю взгляд на градусник: сорок три Цельсия в тени. Да! Погода располагает. На солнце будет за пятьдесят.
Выхожу на улицу, движусь сквозь плотный клейкий воздух, чудесно превратившийся в необъятную многослойную липучку для мух.
Метод следующий: двигаться бесцельно – до легкого сумасшествия, которое неизбежно наступит в такую жару. Когда разум начнет отказывать и почувствую, что жара уже не обгладывает меня, не высасывает жир, не коптит кости, а проглотила и переваривает, тогда-то и должен их увидеть. Как бы случайно набреду – и увижу. По крайней мере, до сих пор метод работал. Надеюсь, сработает снова.
Вам никогда не приходилось встречать на улицах во время самой бесчеловечной жары людей, трясущихся от озноба? Наверняка они вам попадались, только вы не обращали внимания, полагая, что они так же, как и вы, изнывают от жары. Вы просто не приглядывались, не фокусировались на них. Но если вы достаточно долго ходили по жаре, чтобы почувствовать себя дурно, такие люди обязательно должны были встретиться вам на пути.
Впервые я обратил внимание на одного из них, потому что тот лежал на тротуаре. По-осеннему одетый: высокие массивные ботинки, куртка с капюшоном и брюки плотной материи, шарф на шее. Мне показалось, у него тепловой удар, но когда я склонился над ним, когда прикоснулся к его холодной коже, увидел пар, выходящий изо рта, и ощутил запах перегара, то понял: он пьян, и он мерзнет. Похоже, он пил, чтобы согреться, и теперь просто спал.
Растормошив его, я попробовал с ним заговорить, спросил – нужна ли помощь? Он что-то отвечал заплетающимся языком, неловко расплескивая слова, нес околесицу, по крайней мере, мне показалось так – околесицу, хотя на самом деле в словах его был смысл, над которым я задумался позже. В итоге он грубо послал меня подальше, демонстративно повернулся на бок, устраиваясь поудобнее на тротуарной плитке, а я двинулся прочь.
Потом, когда за два летних сезона я наткнулся на еще трех таких же, мерзнущих посреди убийственной жары, выдыхающих пар, пьяных и бормочущих странное, понял наконец, что за их пьяной болтовней стоит какая-то общая для них реальность. И, обнаружив пятого по счету замерзающего, стал уже целенаправленно расспрашивать его, чтобы составить более-менее цельную картину из разрозненных мозаичных осколков до оторопи неожиданных слов, от которых почва поползла у меня из-под ног.
Первое, что я понял – и, забегая вперед, скажу, понял неверно, – что столкнулся с обитателями другой планеты. Каким-то образом их мир, показалось мне, пересекся с нашим. С одной стороны дикая жара, от которой плавится мозг, с другой стороны холод и алкоголь, – и вот, реальности двух планет пересекаются в небольших сегментах пространства-времени.
На их планете, узнал я, человеку пришлось бороться с неким Океаном, осушать его, завоевывая для себя жизненное пространство, возводя города и поселки на бывшем океанском дне.
Океан же, по их словам, был чуть ли не живым и разумным существом, и я спросил у одного из них: уж не Солярис ли ваша планета называется? Ответом мне был презрительный взгляд и кривая ухмылка.
Позже я понял, что все гораздо сложнее, чем представилось вначале, что Океан для них – понятие метафизическое, что это не водная стихия, но Океан Безумия, Океан Кошмара, Океан Ужаса.
Пытаясь точнее определить для себя сущность Океана, я задавал наводящие вопросы, но ответы, казалось мне, все ходили вокруг да около, не достигая сути. То представлялось, что Океан есть некая тонкая материя, доступная для физических и химических воздействий, то казалось обратное – что это чисто духовное явление, некий трансцендентный ноумен.
Отвоевав у Океана территории, они жили на них достаточно долгое время, но с недавних пор Океан начал возвращаться, разрушая привычный строй жизни, сея хаос, панику и ужас.
В какой-то момент я остановился на версии, что разговариваю с представителями будущего, в котором люди вышли в дальний космос и начали колонизацию планет, а там уже, в одной из космических колоний, столкнулись с пресловутым Океаном. Но потом обратил внимание на то, что все замерзающие, с которыми я встретился, одеты слишком обыденно, слишком по-нашему. Если они явились из другого времени, из другого мира, то почему так похожи на нас в мелких деталях? Этот вопрос поставил меня в тупик.
Чтобы во всем разобраться, мне нужно было найти хотя бы еще одного мерзнущего в жару и постараться узнать от него как можно больше о его мире.
Для этого я и отправился в путь сквозь послеполуденный студень горячего воздуха. Блуждание, формально бессмысленное, приближало меня к вполне конкретной цели – к помрачению разума, которое позволяло встретиться с ними.
Сквозь
