Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Вкусив устами старика ангельской плоти, я внезапно оказался в абсолютной тьме. Бездонная чернота окружала меня. В ней не было ни проблеска света, ни звука, ни дуновения, ни движения, ни одного предмета или существа – ни вблизи, ни вдали. Это была пустота, не заполненная ничем.
Сколько длилось погружение в пустоту – секунды, часы, дни или годы – сказать невозможно, там не было ощущения времени. А без такого ощущения можно за мгновение состариться, помолодеть и состариться вновь.
Когда я выпал из тьмы и пустоты обратно, в мир форм, цветов и звуков, то был уже другим. Каким – я еще не знал. Но знал точно: отныне я – другой.
Ангелов в комнате больше не было, они сгинули, как остатки сна из пробужденного сознания. Темного старика тоже не было. Остались только я и Майя.
В смежной комнате истошно кричала старуха, баба Рая. Звала на помощь. И кричала она уже давно. Я вспомнил, что этот крик вился на периферии моего слуха с тех самых пор, как я начал видеть ангелов.
К ее крику добавился еще звук: какая-то женщина вошла в комнату к бабе Рае и что-то спросила у нее. Крик тут же оборвался, и баба Рая ответила на обращенный к ней вопрос, который я не расслышал:
– Там они, там! Да сама посмотри!
– Никого там нет, баба Рая, что вы, в самом деле! – произнес звонкий женский голос.
Тут же мужской голос произнес негромко:
– Опять галюники?
– Да они там! Там они! Посмотри! – выкрикнула баба Рая.
– Сейчас я посмотрю, и мы убедимся, что никого там нет, – с расстановкой говорила женщина на ходу, приближаясь к двери, за которой были мы с Майей.
Я сам распахнул дверь и вышел из комнаты. Женщина, подходившая к двери, застыла на месте, испуганно глядя на меня. Она была молода, почти моя ровесница, может, чуть старше. Такой же молодой, в дальнем конце комнаты, стоял мужчина. Соседи, пришедшие на крик бабы Раи. Сейчас она была под одеялом. Видно, соседка, войдя в комнату, подняла одеяло с пола и укрыла старуху.
Я сразу понял, на что я могу рассчитывать, на что способны эти двое. Их глаза сказали мне все. Сказали и то, что противиться мне они не в силах. Поэтому я отдал им приказание на безмолвном ангельском языке. Какой-то частью себя при этом удивлялся: что я делаю?
И еще удивлялся: кто я такой? Кто я теперь?
Носитель неизвестного вируса, инфицированный ангелами?
Эти двое, пронзенные ангельской иглой моей воли, начали делать то, к чему были предназначены. К чему готовились всю жизнь, которая, наконец, достигла кульминации.
Женщина сбросила с себя одежду и села в позе лотоса у стены, мгновенно погрузившись в транс. Хрупкое тело застыло, обезобразилось буграми проступивших под кожей одеревенелых мышц.
Мужчина опустился перед ней на колени, словно хотел совершить поклонение, распахнул жадный рот и впился зубами в ее ногу.
Я велел ему сожрать ее целиком, до костей.
Он будет давиться, блевать, испражняться, но выполнит мою ангельскую волю, которая в точности соответствует его предназначению. Я бы не повелел ему того, на что он не способен.
Из дверного проема, ведущего на кухню, смотрел на меня еще кто-то. Я не сразу заметил его. Мужчина тридцати-сорока лет. Он вошел в дом позже этих двух и не решался переступить порог комнаты. Явился он уже испуганным, и теперь его страх усилился, когда наши глаза встретились. Страх на его лице был смешан с откровенной глупостью великовозрастного недоумка.
Да это тот самый придурок, что врезался в меня рядом с автовокзалом, когда я собирался звонить Тиму! Петля совпадений затягивалась.
Я мысленно шепнул ему подойти ко мне, но он не подчинился. Его лицо исказила мучительная гримаса, немного комичная. Он отшатнулся и бросился прочь. Хлопнула входная дверь. За окном послышались его торопливые шаркающие шаги.
Что ж. Я послал ему вслед свое мысленное благословение.
Глава третья
Призрачное дуновение
Дрюня выбежал из дома, спасаясь от чудовища, от его гипнотических глаз, которые чуть не сожрали всю его волю. Приближаясь к выходу со двора, он привычно пригнулся, чтобы прошмыгнуть под покосившимся сортиром, но пришлось застыть на месте. Сортир лежал на боку, перекрыв подход к калитке.
Быстро опомнившись, Дрюня полез через сортир.
Забираясь по дощатым стенам, он почувствовал, что в спину, меж лопаток, словно впилось что-то жгучее – то ли искра, то ли крупное злое насекомое, вонзившее жало. И тут же понял, что это жгучее было послано им – чудовищем, от которого он спасался бегством.
Показалось, что вот-вот яд разольется от ожога, и тело онемеет в параличе, и тогда случится самое страшное, как только чудовище настигнет его, беспомощного, павшего наземь.
И Дрюня взмолился.
– Папочка! Папа! – шептал он судорожно. – Спаси меня! Защити меня от… Помоги, папочка! Ведь я же тебе сын!
В последней фразе – «Ведь я же тебе сын!» – прозвучал какой-то не свойственный Дрюне взрослый упрек. И в лихорадке страха, истекавшего каплями пота на лицо, карабкаясь по ветхим доскам, трещавшим и ломавшимся под его весом, злобно вонзавшим занозы ему в ладони, Дрюня вдруг ощутил, как проясняется его ум, как из него испаряется глупость, оставляя сухую и недетскую логику – будто кость проглядывает из-под сгнившего мяса.
Доска под Дрюней треснула, и левая нога провалилась внутрь. Пытаясь вытащить ногу, Дрюня почувствовал, как там, внутри кабинки сортира, в ногу вцепились чьи-то пальцы. Он дергал ногой, стараясь освободиться и боясь, что вот-вот полностью провалится внутрь, а изнутри кто-то тянул его к себе. Может быть, какой-то пьяный прохожий забрел с улицы в этот сортир, как в ловушку, прислонился внутри к стене, и кабинка рухнула; теперь он барахтается в ней, неспособный ни выбраться, ни позвать на помощь? Но почему его пальцы на голой коже – там, где штанина задралась почти до колена, – казались Дрюне пальцами какой-то рептилии? Эта холодная жабья кожа вызывала дрожь омерзения. Или это существо выползло из-под земли через выгребную сортирную яму и попало в деревянную кабинку снизу?
В панике Дрюня задергал ногой и наконец почувствовал, что она освободилась от чужой хватки. Выдергивая ногу из дыры, он рванулся и в скрипе и треске досок рухнул на землю по ту сторону преграды. На коже, ниже задранной штанины, темнели следы; в том месте болело, как от ожога. Хромая, Дрюня с трудом выбрался на улицу и остановился.
Напротив калитки, около мусорных контейнеров, освещенная уличным фонарем, стояла голая страшная фигура мужчины с отрубленными руками, которые висели у него на шее, будто хомут или ожерелье: правая рука вцепилась пальцами в основание левой, левая вцепилась в основание правой. От шеи до паха шел через все туловище грубый шов. В животе под этим швом что-то шевелилось, натягивая бескровную кожу изнутри; словно туда засунули некое живое существо. Лицо этой фигуры тонуло в вертикальном разломе, как от удара топором. Внутри разлома виднелись два глаза, ушедшие внутрь и смотревшие друг на друга.
Фигура источала злобу и властную угрозу. Казалось, она здесь в своих законных владениях, где имеет право на все.
Отрубленные руки на шее шевельнулись, их пальцы разжались, и ромбовидная фигура, ими образованная, распалась, руки же повисли в воздухе, медленно вращаясь. Неторопливо поплыли по воздуху в сторону Дрюни. Пальцы шевелились, будто щупальца подводных существ. Дрюня застыл на месте. Эти медленно плывущие к нему руки завораживали его. В шевелении пальцев чудился какой-то зловещий смысл; возможно, пальцы «произносили» заклинания на языке магических жестов.
Когда руки приблизились, Дрюня ощутил тошнотворный запах дохлятины и еще чего-то невыносимо сладковатого.
Руки подплыли еще ближе и своими холодными пальцами начали ощупывать Дрюнино лицо. Вспомнилось, как цыганки не раз гадали ему по руке, пальцем водя по ладони – Дрюня очень любил совать руку гадалкам, – и сейчас ему показалось,
