Питер Страуб - Темная материя

Скользкое дело имело отношение к фондам, загадочным образом тающим по паре сотен долларов в месяц. Служащие заметили это, лишь когда сумма недостачи превысила десять тысяч.

В то время странность делавэрского отделения заключалась в том, что все его служащие были женщинами. Для начала они решили не сообщать в полицию, а обратиться за советом в национальный офис. В ответ национальный офис направил из Чикаго Ли Труа — любимую, уважаемую и мудрую — решить проблему до того, как она станет достоянием общественности.

Имена всех имеющих доступ к счетам были известны: девять женщин, большинство проживают в районе Балтимора. Я лежал в кровати номера на двенадцатом этаже и вспоминал, как поведал Дональду Олсону о том, что сделала Минога: она пригласила их всех в отель «Золотые пески Атлантики», расположенный на набережной Рихобот Бич. Здесь частенько проходили конференции АФС, региональные и национальные, и отель был знаком всем.

— Что важно для слепых, — припомнил я свои слова.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Олсон. — Хорошая осведомленность важна для любого, хоть и я это говорю.

Ох, ответил я, если человек слепой или видит совсем плохо, то ему намного удобнее в хорошо знакомом месте. Он может расслабиться, потому что знает наизусть, где что — от ящиков в шкафу и кранов в ванной до лифтов, ресторана и конференц-залов.

И Минога рассчитала в высшей степени верно. В таком знакомом месте, как «Золотые пески Атлантики», моя жена двигалась плавно, плыла, скользила — шагала безошибочно по коридорам, через бескрайнее фойе, по многочисленным комнатам, отличающимся только табличками, ориентировалась в просторных помещениях, где ряды складных кресел обращены к трибунам с микрофонами. Она двигалась как зрячая, потому что изучила подобные места и ощущала их всем телом.

Я видел отели для конференций в Чикаго и Нью-Йорке, видел, как изумительная Минога, когда называли ее имя, встает со стула рядом со мной, делает шаг назад, гордо поднимает голову, улыбаясь в ответ на аплодисменты, и уверенно направляется вокруг длинного, задрапированного белым стола прямо к трибуне поблагодарить представившего ее и произнести свою речь. Она видела — вот что понял ее бдительный муж, она видела своим особым зрением.

Олсон одарил меня смиренным взглядом и расслабленно откинулся на спинку кресла.

— Говоришь, собрала вместе этих женщин? Держу пари, что Минога все сделала как толковый сыщик.

— Ли блестяще провела работу, — сказал я. — Первым делом она собрала их в маленькой кофейне на набережной, где они сто раз бывали прежде, и объявила, что национальная организация прислала ее посоветоваться с выдающимися членами делавэрского филиала о том, как разрешить проблему, которую нью-йоркский офис рассматривает как угрожающую. Ли планировала поговорить с каждой индивидуально, и АФС попросила ее использовать для этого самый официальный из всех залов гостиницы, Директорский салон, как выяснилось, единственный конференц-зал отеля, которым АФС никогда прежде не пользовалась.

Вот только в Директорском салоне, призналась Минога, она почти всегда ощущала присутствие какого-то неведомого существа, будто бы привлеченного роскошью помещения, которую мог ощутить даже незрячий. Если войти в салон и тихонько постоять, впитывая атмосферу, можно почувствовать, что стены покрыты панелями дорогого темного дерева, прекрасные старинные картины и гобелены висят под маленькими лампами с мягким светом, а ноги твои стоят на цветастом персидском ковре.

— Понимаешь? — спросила Минога. — Обстановка будит в тебе вибрации, ты чувствуешь присутствие картин, чувствуешь светильники над ними, текстуры холстов и тканей, едва уловимые изменения в давлении воздуха: старинные и ценные вещи влияют на атмосферу совсем не так, как новые или сделанные менее искусно, что с этим поделаешь? Все вызывает движение. Но в той удивительной комнате столько всего происходило: отчетливо ощущаешь, будто невидимое, непроявленное всегда здесь, ждет тебя — ждет, чтобы присмотреться, распознать и раскусить тебя! Естественно, зрячим людям эти ощущения неведомы. Мне вообще порой кажется, что зрячие зачастую бывают просто слепы.

И что она сделала, рассказывал я старому другу, — она уселась там и ждала, пока женщины подходили одна за другой, робко стуча в дверь. Их нерешительность росла оттого, что они чувствовали солидность двери, вес и плотность дерева; слышали, как Ли Труа приглашает их войти, ощущали массивную дверную ручку в ладони и входили, окунаясь в море неожиданных впечатлений, пробираясь едва ли не на ощупь через насыщенную тишину, пока Ли Труа вновь не подаст голос, предлагая им занять место за столом. Когда все уселись, к компании будто бы присоединился кто-то еще: возможно, персонаж с портрета; известно, что в комнате его нет, но он тем не менее присутствует — местный призрак. В итоге им пришлось иметь дело не только с Ли, но и с этой иллюзией, плодом воображения. Трудно сказать, что воздействовало сильнее.

Мягкий желтый свет торшера растекался по сложенной простыне и таял к границам полукруга, а я мысленно рисовал тусклый, неотчетливый абрис лица, неподвижно зависшего рядом с моей женой в роскошной комнате. Образ этот мог и не иметь отношения к призраку, будившему воображение обеспокоенных гостей Миноги, однако на угольки моей тлеющей тревоги словно кто-то подул. Они — он и она — были вместе в закусочной на Стейт-стрит, в подвале итальянского ресторана, снова на Горэм-стрит, еще раз на Глассхаус-роуд и дважды на лугу. Дважды. Омерзительный, тошнотворный Хейвард был так близко, что мог держать ее за руку. И когда она нашла ему место, он вернулся к ней. Я знал, что произошло в той комнате, и мне стало тошно.

— Приглашенные стучали в дверь и заходили, — рассказывал я Олсону. — Рассаживались за столом напротив Ли. Очень немногие могли отличать свет от тьмы. Думаю, пара женщин крайне неотчетливо, туманно, частично видели, да и то одним глазом. Остальные же не видели ничего, кроме полной темноты. Но они не могли не чувствовать постороннее присутствие: призрак, вызванный обстановкой комнаты, с самого начала поджидал их там.

Вот что Минога рассказала мне.

Так я лежал с непогашенным светом и неожиданно осознал, что ко мне вернулась старая привычка называть жену давнишним прозвищем. Сколько раз я уже сделал это? Три, четыре? Если так — битва проиграна.

Начала она мягко, рассказывала Минога. Женщина напротив нее почувствовала, что это собрание таит какой-то подвох, и насторожилась.