Нана Блик - Наоми

– Мамочка, отпусти меня, – я упал на колени, а льющиеся фонтаном из моих глаз слёзы свидетельствовали о бессилии.

Она не показывалась мне на глаза и просто молчала. Лёгкий призыв к её жалости моментально сменяется яростью, злобой и ненавистью к человеку, который меня родил, вырастил и заботился обо мне.

– Сними это с меня или отдай мне мою дозу, иначе я за себя не отвечаю, – змеиное шипение вырывалось из полного слюнной пены орущего рта.

Она неизменно молчала. Дикий вопль вырвался из меня, и я, не совладав со своим внутренним демоном, начал дёргать из стороны в сторону толстую цепь. Наоми в это время безмолвствовала, поражённая таким отношением к матери и к себе. Да, она сама была неидеальна, но теперь ей казалось, что не так безнадёжна, и лёгкая дымка надежды появилась в её испорченном теле. И теперь, будучи точно уверенной в том, что все испытания на её нелёгком пути не случайны, Наоми старалась всё не испортить, поэтому отдала полностью все бразды правления в бешеные неадекватные руки Мэтью, у которого в голове не было и мысли о том, чтобы перетерпеть это болезненное состояние во имя семьи, которую он почти потерял.

Дикая ярость, поселившаяся в моём теле, совершенно затмила мои ясные глаза, превращая в гадкого монстра. Я мотал цепью, ударяя себя по ногам и оставляя немалые ссадины, но боли я теперь не ощущал. Наступив одной ногой прямо на цепь, я начал тянуть руку, пытаясь выдернуть её из металлического кольца наручника, но он довольно плотно сидел на запястье. Тогда я дёрнул так сильно, что вывихнул косточки большого пальца руки и мизинчика, протолкнув руку наполовину в кольцо металлического плена. Выдернуть её совсем уже не составило для меня никакого труда. Болтающиеся пальцы и повреждённую кожу я даже не видел. Как только цепь со звонким ударом металла об пол победно упала, я выскочил из своей комнаты в поисках матери. Искать мне особо долго и не пришлось. Спрятавшаяся за спинкой кровати, она сидела на корточках, прикрывая лицо своими руками. Я ударил её по лицу так, что голова её зазвенела, ударившись о спинку кровати. Она упала на пол, стараясь прикрыть руками лицо. Пнув её под живот, я схватил рыдающую мать за одну руку, волоча её за собой. В коридоре я наконец-то развернулся к ней, заглядывая в её испуганные и мокрые от боли глаза.

– Где моя доза? – схватив её за подбородок, я орал ей прямо в лицо.

– Я её бросила в унитаз, – мать схватилась за мою руку, пытаясь высвободиться, но смысла никакого в этом действии не было.

Взяв свою мать за шиворот, я полной уверенностью поволок её в уборную, чтобы отправить туда же, куда она ещё совсем недавно смыла мою последнюю дозу. Но неожиданно перед самой дверью мне бросились в глаза её золотые серёжки с большим алым камнем по центру. Недолго думая, я со всей силы дёрнул, вырывая их из ушей. Мама схватилась резко за голову, прикрывая израненные уши, а кровь тонкой струйкой стекала у неё между пальцев.

– Это последний подарок отца, – одной рукой она схватила меня за рубашку, пытаясь остановить, – у меня больше ничего нет.

– Это твои проблемы, – я брезгливо одёрнул свою руку, – надо было подумать об этом прежде, чем топить в унитазе принадлежащие мне вещи.

Я поправил рубашку, а затем, взглянув ещё раз на серьги, но не потому, что говорила мне о них мать, а просто оценивая их стоимость, я вышел довольный из квартиры, направляясь прямо к дельцу, совсем не обращая внимания на мольбу и слёзы собственной матери. Как же, оказывается, тупеет мозг и черствеет сердце, когда в них не остаётся ни крупинки места для обычной любви, любви к собственной матери, миру и даже к себе самому. Гонимый лишь одной мыслью: получить заветную дозу – я словно летел по многолюдным улочкам, не замечая людей. Вечернее время переполняло город людьми: кто-то возвращался с работы, кто-то наоборот шёл на смену, а кто-то просто, закончив домашние хлопоты, вышел прогуляться и насладиться вечерней прохладой. Чтобы дойти до нужного мне человека, пришлось пересечь пару тройку кварталов, но я не замечал ни пути, ни времени, мне просто нужно было во что бы то ни стало достичь своей цели. Помнится, этот человек лет десять назад предложил двенадцатилетнему подростку попробовать одну штуку, обещая невероятное наслаждение. Что ж, он был прав! Наслаждение и правда невероятное, только вот быстротечное и с каждым новым уколом менее яркое, совсем не то, какое было вначале. Я помню то ощущение, когда земля уходила из-под моих ног, погружая меня мягкое пушистое облако, я смеялся, каждая моя клеточка пищала от восторга как ненормальная. Такой бешеной радости я не знал никогда, это то ощущение, когда исполняются все мечты и больше нечего больше желать, кроме как продолжения. Вот только оно не получится, того изначального ощущения я больше не испытал, как бы не изгалялся всё равно это было не то, но и отказаться уже я не мог. Поначалу мозгом осознавая зависимость, я не мог подчинить своё тело, но потом и рассудок уже не стал реагировать на тревожные импульсы, возводя на пьедестал лишь желание. Меня не смущали даже посиневшие сгибы рук и ног, пожелтевшее тело и пустые глаза. Не особо заботили материнские слёзы, хотя поначалу я откликался на них, пытаясь доказать матери, что больше не буду. Меня не остановила и смерть отца от сердечного приступа, виной которому был не кто иной, как я. Опустошая квартиру, я опустошал и души тех, кто меня любил больше всего. Разрушая себя, я убивал их, мучая, как и себя, потихоньку. Моя вечная гонка за наслаждением в скором времени превратилась в настоящую игру на выживание, а мечта отдалялась от меня дальше и дальше, но желание испытать её снова, насладиться её махровым всеобъемлющим миром никак не иссякало, а превращалось в маниакальную зависимость на пределе возможного. Некогда красочный мир для меня потускнел, все интересы свелись к одному, моё развитие замерло, превращая меня в живую куклу без взглядов и мнения, пустой ничем не наполняющийся сосуд, вакуум и пустоту. Мне даже и в голову не приходила мысль о том, что моя жизнь могла бы сложиться иначе, откажись я тогда от манящего меня предложения. Какую радость я хотел тогда испытать, имея всё о чём только может мечтать обычный ребёнок. Глупо, печально и больно, но не сейчас и не мне, сейчас я думаю лишь об одном и совсем скоро я это уже получу.

Свернув с центрального городского проспекта, я попадаю во владения частного сектора, где непохожие друг на друга дома на меня, казалось, смотрят враждебно, где слышится после каждого шороха протяжный гул собачьего лая, где время от времени увидишь сидящего на заборе кота. Идя вглубь по одной из узких петляющих улочек, я спускаюсь к реке, где почти на самом берегу стоит небольшой домик. Это хата дельца, он бы, конечно, жил бы получше, не будь сам заложником своих же пороков, но, попробовав раз, так же не смог отказаться.