Стивен Кинг - ОНО

Как же звали эту самозваную хиромантку? Она никак не могла вспомнить, кроме того, что та была ассистентом гримера. В памяти всплывало лишь, что в какой-то момент девушка сдернула блузку (продемонстрировав очень прозрачный бюстгалтер) и повязала ее вокруг шеи наподобие галстука. Разгоряченная выпивкой, она остаток вечера читала по линиям руки… по крайней мере, пока Одра не ушла.

Одра не могла припомнить, было ли это гадание по руке хорошим или плохим, остроумным или поверхностным. Просто ее это не задевало. Что ей хорошо запомнилось, так это момент, когда она, эта девица, захватила руку Билла, объявив, что они отличная пара. Как двойники, сказала она. Одра помнила, что следила за ними с легким уколом ревности, наблюдала, как тщательно девица рассматривает линии ладони Билла, удерживая его руку своими изысканно наманикюренными пальчиками — это выглядело как в дешевой голливудской поделке, где мужики-провинциалы шаблонно шлепали своих баб по заднице там, где ньюйоркцы обязательно чмокали своих в щечку. Но в этом изучении ладони было что-то томительно-интимное.

А на его ладонях тогда не было никаких шрамов.

Она наблюдала за этой шарадой ревнивым взглядом любовницы и была уверена в своей памяти. Уверена в факте.

И она заявила об этом Биллу.

Он кивнул.

— Правильно, тогда их не было. И, хотя я не могу поклясться в этом, я считаю, что их не было даже вчера — до полуночи. После пары пива мы с Ральфом занялись армрестлингом, и я был не настолько пьян, чтобы не заметить.

Он усмехнулся. Усмешка вышла натянутой и бесцветной.

— Мне кажется, они появились после звонка Майка. Вот что мне пришло в голову.

— Билл, это чушь, — возразила Одра, потянувшись за сигаретами.

Билл вглядывался в свои ладони.

— Это сделал Стэн, — пояснил он. — Порезы на наших ладонях сделаны осколком бутылки из-под «коки». Я помню это так отчетливо, будто все происходило вчера. — Он поднял глаза на Одру; в них за стеклами очков читались боль и недоумение. — Я помню, как этот кусочек стекла сверкал на солнце. Это была одна из первых светлых бутылок. Ты ведь должна помнить — раньше «коку» выпускали в зеленых? — Одра утвердительно кивнула, но он не нуждался в подтверждении, захваченный потоком воспоминаний. Все это время Билл не отрывал взгляда от ладоней, будто читал по ним свое прошлое. — Я помню, Стэн оставил свои собственные руки напоследок, потому что вместо ладоней хотел сделать надрезы на запястьях. Мне это показалось глупостью, и я было уже двинулся остановить его… Потому что секунду-две это выглядело всерьез.

— Билл, не надо, — вырвалось у Одры. В правой руке она держала зажигалку, а левой обхватила запястье — наподобие полисмена с револьвером наизготовку. — Шрамы не проходят. Либо они есть, либо их нет.

— Ты хочешь сказать, что видела их прежде?

— Просто они были едва заметными, — резче, чем намеревалась, сказала Одра.

— Мы все были в крови, — продолжал Билл, — и стояли в воде неподалеку от того места, где Эдди Каспбрак, Бен Хэнском и я строили в то лето плотину…

— А ведь об архитекторе ты не упоминал, — упрекнула его жена.

— А что, ты знаешь архитектора с таким именем?

— Бог мой, Билл, он же построил новый корпус Би-Би-Си! Ведь до сих пор обсуждают, что это — новая эра в архитектуре или извращение.

— Ну, значит, я просто не в курсе, тот ли это парень. Впрочем, вполне может быть. Бен, каким я его помню, отлично в этом разбирался… Мы стояли там, и я держал одной рукой Беверли Марш, другой — Ричи Тозье. Выйдя из воды, мы сильно напоминали сборище южан-баптистов, особенно на фоне водонапорной башни Дерри — в белом, как одеяния архангелов. И мы поклялись, что если ЭТО вновь случится, то… мы вернемся. И вновь схлестнемся с НИМ. И положим этому конец. Навсегда.

— Конец ЧЕМУ? — вскричала она, неожиданно разозлившись. — ЧЕМУ конец? Что за чепуху ты морозишь?

— Ты можешь не п-п-прерывать… — начал было Билл. Лицо его исказила гримаса, и он смолк, будто ошеломленный чем-то ужасным, что только теперь потрясло его. — Дай мне сигарету.

Одра протянула ему пачку. Он закурил. Одра ни разу не видела его курящим.

— Я сильно заикался.

— Ты заикался?

— Да. Прежде. Ты говорила, что среди твоих лос-анджелесских знакомых я единственный разговариваю медленно. Все как раз наоборот — я не смею говорить быстро. Это не раздумчивость. Не неторопливость. И не мудрость. Все заики с восстановленной речью говорят медленно. Это одна из хитростей, которыми мне пришлось овладеть. Вот, например, нас приучали думать перед тем, как представляться, о своем среднем имени, поскольку у заик меньше проблем с именами собственными, нежели с нарицательными, и единственное слово в словаре, дающее стопроцентную уверенность, — их первое имя.

— Заика… — Одра улыбнулась — легко, будто Билл рассказывал анекдот, в котором она упустила изюминку.

— До момента смерти Джорджа я заикался умереннее, — сказал Билл, отметив про себя, что началось дублирование слов в сознании, как если бы они были бесконечно мало отделены во времени; он выговаривал их гладко, в обычном неторопливом и размеренном ритме, но в сознании «Джорджи» и «умеренно» искажались до «Дж-дж-джорджи» и «у-умеренно».

— Были действительно тяжелые случаи, когда меня вызывали отвечать урок, особенно если я отлично знал и хотел дать правильный ответ. Я не мог. Но когда Джорджи погиб, заикание усилилось. Правда, к четырнадцати-пятнадцати годам дело пошло лучше. Я ездил в Портленд к отличному логопеду. Она — ее звали миссис Томас — и научила меня многим хитростям типа думать о своем среднем имени, когда представляешься. «Хай, меня зовут Билл Денборо». Она научила меня переключаться на французский, когда возникают затруднения со словом. Представь себе меня, пытающегося сказать «эт-т-т-т-а к-к-к-к…» и чувствующего себя величайшей задницей в мире. Но вот переключился на французский, и «ce livre» буквально слетает с языка. Постоянные тренировки. Говоришь по-французски, потом возвращаешься к английскому и произносишь «эта книга» без проблем. А если тебя беспокоит буква «S», произносишь слово, заменяя ее межзубным «th». Никакого заикания…

…Все это помогало, но более всего — что я начисто забыл Дерри и все, что с ним связано. Заикался лишь, когда происходило что-то, возвращавшее меня в прошлое. Мы уже жили в Портленде. Мне не удавалось сразу освободиться от прошлого, но теперь, задним числом, я припоминаю, что это длилось недолго. Может быть, месяца четыре. Заикание и воспоминания о Дерри исчезли одновременно. Будто кто-то неведомый вытер все это в памяти как уравнения с доски.