Стивен Кинг - ОНО

Знали бы они, что это столь близко к истине…

— Я знаю, что у тебя был брат и ты любил его, но он умер, — ворвался в его раздумья голос Одры. — Ты вырос в городке, который называется Дерри, через два года после смерти брата переехал в Бангор, а в четырнадцать — в Портленд. Твой отец умер от рака легких, когда тебе было семнадцать. Первый бестселлер ты написал еще в колледже. Ты получал стипендию и подрабатывал на текстильной фабрике. Сначала это тебе показалось странным… неожиданный источник дохода. И перспектива…

Она вернулась и села поближе к Биллу; взглянув на жену, он понял, что Одра жаждет преодолеть пропасть недомолвок между ними.

— …Я знаю, что ты написал годом позже «Черные пороги» и поставил их в Голливуде. А за неделю до выхода фильма в прокат тебе встретилась вконец запутавшаяся женщина по имени Одра Филлипс, знавшая ничтожно мало о том, что ты собой представляешь, потому что… (безумно низкое давление) …потому что пять лет назад она была всего лишь Одри Филпотт. Эта женщина тонула…

— Одра, не стоит.

Она неотрывно смотрела на Билла.

— Ну почему же, давай называть вещи своими именами. Я тонула. За два года до нашей встречи я открыла для себя попкорн[17], годом позже — кока-колу. Кукуруза на завтрак, кока в полдник, вечером — вино, а на ночь — валиум. Витамины Одры. Масса важных встреч, море интересных предложений. Ты помнишь «Долину кукол» Жаклин Сьюзен? Тебе не кажется, что у меня что-то от ее буйно-веселого характера, Билл? И знаешь, как я теперь расцениваю то время?

— Понятия не имею.

Она отхлебнула из стакана, по-прежнему не отрывая взгляда от лица мужа, и усмехнулась.

— Это похоже на международный марафон в Лос-Анджелесе. Ты представляешь себе?

— Нисколько.

— Людской поток как пояс в четверть мили длиной…

— Я знаю, что такое марафон, — прервал он, — но я не вижу…

— …Ты можешь остаться там, и он унесет тебя по маршруту к месту получения багажа. Тебе вовсе не обязательно там стоять, если не хочется. Можешь прогуливаться. Или бежать трусцой. Все будет выглядеть так, будто это в порядке вещей — обычная прогулка, обычный моцион, обычная трусца или стометровка — все что угодно, потому что твое тело забывает, что ты творишь на самом деле, а на самом деле ты бежишь в крейсерском режиме марафона, однажды заданном. Вот почему там расставлены стенды с надписями типа «ЗАМЕДЛЕНИЕ», «СПУРТ». Когда я встретила тебя, я ощущала себя заканчивающей марафон на киностудии, которая уже никуда не двигалась. То есть я была там, а мое тело бежало в девяти милях впереди. Невозможно сохранить баланс. Рано или поздно падаешь и разбиваешь нос. Я уже падала, а ты поймал меня.

Она отставила стакан с чаем и закурила, продолжая глядеть на Билла. Руки Одры тряслись, и, прикуривая сигарету, она чуть не зажгла фильтр.

Она глубоко затянулась и выпустила струю дыма.

— Что я о тебе знаю? Я знаю, что ты выглядишь так, будто держишь все под контролем. Тебе незачем торопиться выпить очередной бокал, посетить очередное совещание или очередную вечеринку. Ты уверен, что все это произойдет, когда… тебе будет необходимо. У тебя размеренная речь. Так, правда, разговаривают многие уроженцы Новой Англии, но у тебя это выглядит твоим собственным. Ты единственный среди моих знакомых, кто так разговаривает. И я должна была тебя «замедленно» слушать. Глядя на тебя, Билл, я вижу марафонца, который знает, куда бежит и сколько ему осталось. Ты, кажется, совершенно не подвержен гипнозу и истерии. Ты не берешь напрокат «роллс-ройс» со своей именной пластинкой, чтобы пофорсить в субботний полдень по Родео-драйв. У тебя нет пресс-агента, строчащего заметки в «Вэрайети» или «Голливуд Репортер». Ты никогда не ходил на шоу Карсона.

— Литераторы не обучены карточным фокусам и не способны гнуть ложки, — улыбнулся ей Билл. — Кесарю кесарево.

Одра не ответила на улыбку.

— Ты оказался в нужном месте, когда я в тебе нуждалась. И я оказалась там — надеюсь, что для тебя. Ты спас меня от чрезмерной дозы веронала или от похмельного синдрома. — Одра затушила сигарету, затянувшись лишь дважды. — Может быть, этого хотела та моя половина, которая вошла в серьезную драматическую роль… Нам хорошо вдвоем. Секс мне лично кажется очень существенным. Но и вне постели нам хорошо, а это еще более существенно. Я чувствую, что смогу сохраниться до старости. Я знаю, что ты пьешь слишком много пива и при этом совершенно игнорируешь зарядку. Я знаю, что иногда тебе снятся дурные сны…

Билл чуть не подпрыгнул от неожиданности, навострив уши.

— Я никогда не вижу снов.

Она улыбнулась.

— Оставь эту фразу для репортеров, когда тебя попросят поделиться творческими планами. Это неправда. Как и то, что ты мечешься по ночам от расстройства желудка. Я не верю в это, Билли.

— Я что — разговариваю во сне? — осторожно поинтересовался он. Сны не запоминались. Ни хорошие, ни плохие.

Одра кивнула.

— Время от времени. Ты стонешь, но я ничего не могу разобрать.

Билл слепо уставился в точку перед собой. Во рту появился неприятный привкус. Будто на всем протяжении от кончика языка до гортани просыпана раздавленная таблетка аспирина. «Вот когда ты ощутил вкус страха, — мелькнула мысль, — и нашел разгадку того, о чем пишешь». Он припомнил, что такой привкус чувствовал и раньше. В детстве.

Нахлынули воспоминания. Будто раздувшийся черный мешок в сознании угрожающе навис, выплевывая дурные…

(сновидения),

идущие из подсознания и, управляя его разумом, становящиеся грезами наяву; когда это случалось, он буквально сходил с ума. Билл тщился освободиться от них, и, наверно, ему удалось бы, но возник голос — будто кто-то, заживо похороненный, вещал из-под земли. Голос принадлежал Эдди Каспбраку: «Ты спас мне жизнь, Билл. Эти хулиганы затравили меня. Мне даже пришло в голову, что они могут убить…»

— Что у тебя с руками? — спросила Одра.

Билл машинально оглядел руки. Они покрылись гусиной кожей — с крупными — как яйца насекомых — пупырышками. Оба застыли в молчании, будто рассматривали интересный музейный экспонат. Пупырышки медленно сходили.

— Я знаю еще кое-что, — нарушила молчание Одра. — Утром тебе позвонили из Штатов и сказали, что ты должен оставить меня.