Мария Введенская - Пределы неоднозначности

Сначала, я думала, что у меня инсульт или что-то вроде того, а потом увидела глаза Питера – он был в шоке – и поняла, что он слышал то же, что и я. И тогда я спросила у него: «Пит, дорогой, что ты об этом думаешь?», а он ответил, что никогда нельзя опускаться до убийцы, и как бы с тобой не обошлись, месть – худший выход. А я сказала: «А что, если это не месть? Что, если это возможность не допустить такого ужаса с другими детьми?», но он лишь пожал плечами. А я пошла, собрала кое-какие вещи, взяла трость, которая принадлежала еще моей матери, на тот случай, если вдруг водитель ко мне полезет, и ушла. А уже в машине я поняла, что больше уже никогда не вернусь в свой дом. Думаю, и Питер это понял.

Дороти тяжело вздохнула.

– Человек, который сидел за рулем всё мне объяснил, но эта правда не ужаснула меня и не покоробила, как например тебя, когда ты увидела суть моей работы. И знаешь почему? Потому что к тому моменту у меня в руках был уже мой первый конверт, в котором лежала анкета на Геральда Керста, и на ней стояло число следующего дня и время 18:30, как сейчас помню. А еще там лежала пачка фотографий. Толстая довольно. И среди прочих снимков был и мой Пит… маленький изуродованный мертвый мальчик. – Дороти шумно выдохнула, почти выкрикнула свой выдох. – Вот поэтому, Чарли, я и согласилась. Чтобы такого больше не происходило. Чтобы моя Линда была в безопасности. Я ее охраняю отсюда. Мы все здесь для этого. У каждого есть своя история. Страшная, горькая, разрывающая душу история. Все мы здесь делаем то, что хотим делать больше всего на свете. Какую бы анкету я не брала, я всегда вижу Геральда Керста. Я всегда его убиваю. И вижу только его спину перед собой…. Поэтому я никуда отсюда не убегу. Не прекращу делать то, что делаю, ведь Керстов всё еще слишком много. И даже если мне суждено скоро умереть… неважно. Мне не страшно. Как и остальным. Потому что все мы здесь неслучайно.

– Я поняла. – слабо отозвалась Чарли. – А теперь пойдем обратно и пропустим еще по стаканчику?

– О да, девочка, хорошая мысль. – согласилась Дороти. – Только знаешь что? Подожди секунду, я хотела кое-кого найти.

– Кого?

– Иранца. Здесь должна быть свежая могила…. У нас не принято ходить на похороны, знаешь ли. Мол, трагедий и так хватает. Но теперь я думаю, что это неправильно…. Хочу знать, как его звали.

Чарли, молча, кивнула и они, разделившись, обошли кладбище.

– Кажется, я нашла! – отозвалась Шарлин через какое-то время.

Она не очень хорошо разбирался в том, что такое свежая могила, и это в любом случае была не та вещь, в которой она бы мечтала разбираться. Но… земля здесь казалась темнее.

– Она самая. – кивнула Дороти. – А теперь будь любезна прочти табличку. Я все равно ни черта не вижу.

Чарли присела на корточки и сощурилась.

НАВИД КУЛИФ.

1907–1978

– Ну что ж, Навид, приятно познакомиться. – хмыкнула Дороти.

Они простояли молча с минуту, а потом вернулись в кафе и заказали еще по стаканчику, чтобы почтить память Навида, да и всех, кого потеряли. В новостях сообщили, что пятнадцать бывших работников Крайслер Корпорейшн, которые были сокращены, совершили массовое самоубийство, прыгнув с крыши здания, в котором когда-то работали.

Интересно, – подумала Чарли. – А это тоже их работа? Других?

Так или иначе, но весь мир делиться на одних и других. Если не мы, значит, они. Если не они, значит, мы. Но достаточно ли этого? Почти все люди максималисты, когда доходит до дележки на добро и зло. Так легче жить, наверное. Но Кай правильно сказал – всё имеет минимум две стороны. Нет ничего однозначного.

Чарли задумалась, а по плечу ли ей такая работа? Например, попадется какая-нибудь Кейси Парсон, и что? Без разговоров прирезать ее ночью или толкнуть под поезд? Ведь в условиях сложившейся ситуации, тот другой может обмануть их всех, заставив убивать миротворцев в социальном их значении, беззащитных клерков с хорошим чувством юмора, защитников животных, да и вообще людей, которые дарят свет. Интересно, как поступит Кай в этом случае? Что он тогда предпримет? Что он вообще сейчас чувствует? Его улей беспардонно разворошили, кинув туда горящую палку. Самое время начинать кусаться. Жаль только, что тогда все пчелы умрут….

Всё-таки странно устроена планета. Чарли когда-то видела документальный фильм про пчел, и тот несказанно ее удивил. Есть такие пчелы-охранницы, и вроде как жало – их основное орудие, что ли…. Но, когда они жалят, то погибают, потому что не могут извлечь его из кожи врага и вырывают вместе с частью внутренностей. Но нервный узел, управляющий действием жала и ядовитыми железами, продолжает испускать яд в ранку, продолжая разить врага. В чем смысл? Чарли никак не могла понять. Выходит, что природа дала им оружие не для того, чтобы им пользоваться, ведь оно ведет к разрушению?

Мы все живем с великим искушением внутри. С оружием, которое поразит не только врага, но и нас самих. Пчелы, люди – какая разница? Может, поэтому грехи названы смертными?.. Заложенные природой жала.

Марси переключила канал с новостного на какое-то воскресное юмористическое шоу. Ничего глупее и придумать нельзя – на сцену выходили люди и разыгрывали сценки, а жюри это оценивало. Причем в левом нижнем углу экрана постоянно показывали их непрестанно хохочущие лица – и, наверное, именно это было самым смешным, потому что шоу, по сути, никуда не годилось.

– Боже, для какой это категории? – пробормотала Чарли, глядя с ужасом на это безобразие.

– Мы делали нечто подобное, когда я училась в младшей школе. И зрители смеялись всегда только над детской непосредственностью: «Ах, смотрите, вон та девочка в милом белом колпачке изображает повара! А тот малыш, который играет клиента, в чей суп попала муха – мой сын! Не правда ли он славный?! Как это мило! Меня сейчас прям разорвет от умиления!» – зачирикала Дороти, сойдя на фальцет.

– Это было действительно мило. – смеясь, сказала Чарли, уставившись в телек.

В следующем раунде тупость зашкалила настолько, что даже они заразились ей, словно вирусом, и начали гоготать вместе с жюри. Так они просмеялись весь вечер и только около двух вернулись домой.

И Чарли опять показалось, что она смогла бы здесь остаться на неопределенно долгий срок. Она, конечно, знала, что это очередная иллюзия, которая совсем скоро пройдет, но просто не ожидала, что так скоро…. Не ожидала, что больше ей смеяться не придется.

Эйбл сидел на веранде своего большого дома в лучах рассветного солнца, опустив глаза, и улыбался. Скромняга…. Скромняга и добряк. Вот какое впечатление он производил, но это пока… пока он прятал самую суть – то, что жило в глубине. Нечто черное и опасное. Такое липкое и похожее на смолу, а еще ядовитое. Он сидел на скамейке, как послушный ученик, сложив руки на колени.