Матерь Тьмы - Фриц Ройтер Лейбер
– Немного, – ответил Гун и нахмурился в раздумье. – А вот один мой приятель в этих делах настоящий мастер. А что?..
– Возможно ли приделать к наземному телескопу или биноклю какую-нибудь хитрую штуку, чтобы человек, глядя вдаль, видел что-нибудь такое, чего там нет?
Вопрос явно озадачил Гуннара.
– Ну… – начал он, даже растерянно всплеснул руками, и вдруг улыбнулся. – Конечно, если попытаться смотреть в разбитый бинокль, то, полагаю, там будет что-то вроде калейдоскопа.
– Таффи стал хамить? – спросил Сол с другой стороны.
– Не бери в голову, это совсем не срочно, – сказал Франц Гуннару, с извиняющейся улыбкой молча взглянул на Сола (и бросил быстрый взгляд назад и в обе стороны – в переполненном зале можно было без особого труда подкрасться к кому угодно) и перевел взгляд на сцену, где уже сидело около полудюжины оркестрантов; слышно было, как в этой плавной дуге, огибающей дирижерский пульт, кто-то неторопливо, тщательно настраивал струну. Длинный, узкий короб клавесина, перед которым стоял изящный, не занятый пока табурет, был выдвинут вперед, чтобы оркестр не заглушал нежный звук инструмента.
Франц прочитал программку. Пятый Бранденбургский концерт шел в финале, после еще двух произведений. Открывали программу:
Концерт до мажор
для клавесина и камерного оркестра
Джованни Паизиелло
1. Allegro
2. Larghetto
3. Allegro (Rondo)
Сол толкнул Франца локтем, и тот поднял глаза. Оказывается, читая программу, он не заметил, как на сцену вышла Кэл. На ней было украшенное чуть заметными блестками по подолу белое вечернее платье, оставляющее плечи обнаженными. Она что-то сказала деревянным духовым и, повернувшись к залу, как бы невзначай оглядела публику. Францу показалось, что она заметила его, но ручаться он бы не стал. Кэл села за инструмент. В зале погас свет. Под бурные аплодисменты вошел дирижер, занял свое место, оглядел из-под бровей оркестрантов, постучал палочкой по кафедре и резко поднял ее.
– Ну, Кальпурния, во имя Баха и Зигмунда Фрейда, дай им про…ться! – пробормотал Сол.
– И Пифагора! – добавил Гун, расслышавший его шепот.
Франц с ходу подчинился нежному рокоту струнных и мягкому убаюкивающему зову деревянных духовых. Впервые за все время, прошедшее после бегства с Корона-Хайтс, он почувствовал себя в полной безопасности, среди своих друзей и в объятиях звуковой гармонии, как будто музыка вдруг простерлась над ними хрустальным сводом, идеальным барьером от паранормальных сил.
Но дерзко вступил клавесин, прогоняя умиротворяющие сны; его высокие звуки, разлетавшиеся сверкающими трепещущими лентами, задавали вопросы и весело, но непреклонно требовали ответов на них. Клавесин подсказал Францу, что концертный зал как убежище был по меньшей мере не хуже, нежели все, что предлагал ему хозяин дома на Бивер-стрит.
Осознав свои чувства, но даже не успев толком понять, что делает, Франц поднялся на ноги и, сгибаясь в три погибели, полез мимо Сола, явственно ощущая волны изумления, протеста и негодования, исходящие от слушателей и сосредоточенные на нем (во всяком случае, он чувствовал – или воображал – их, но успешно абстрагировался от молчаливого массового осуждения).
Он приостановился лишь для того, чтобы наклониться к самому уху Сола и тихо, но отчетливо прошептать:
– Скажи Кэл (но только после того, как она исполнит Бранденбургский концерт), что ее музыка подтолкнула меня отправиться за разгадкой Родоса, – и почти стремительно двинулся дальше, слегка прикасаясь левой рукой к спинам сидящих, чтобы выдерживать курс, держа правую в извиняющемся жесте щитом между собой и теми, перед кем ему приходилось протискиваться.
Дойдя до конца ряда, он на миг оглянулся и увидел хмурое и напряженно-задумчивое, обрамленное длинными каштановыми волосами лицо Сола, провожавшего его взглядом. Затем он торопливо пошел по проходу между враждебными рядами, неотрывно глядя строго перед собой, подгоняемый – словно хлыстом, усыпанным тысячами крошечных бриллиантов, – льющейся непрерывным потоком музыкой клавесина.
На ходу он задумался, почему сказал «разгадка Родоса 607», а не «ответ на вопрос о реальности параментального», но потом понял: причина в том, что Кэл сама не единожды задавала вопрос именно в такой форме, и поэтому сможет сразу уловить суть его слов. Было важно дать ей понять, что он занимается делом.
Ему очень хотелось еще раз оглянуться, но он удержался.
24
ОКАЗАВШИСЬ НА УЛИЦЕ перед Домом ветеранов, Франц снова принялся смотреть по сторонам и оглядываться. Правда, теперь он делал это не так старательно и ощущал уже не столько страх, сколько настороженность, какую мог бы ощущать дикарь, проникший на разведку в бетонные джунгли и пробирающийся по дну прямолинейных ущелий, полных непрерывного угрожающего воя. Намеренно бросившись навстречу опасности, он проникся чуть ли не бесшабашным настроением.
Он быстро, но не переходя на бег, прошагал два квартала и свернул на Раркин-стрит. Прохожих было мало. Огромная луна висела почти прямо над головой. В нескольких кварталах от Терк-стрит взвыла сирена. На ходу он продолжал высматривать по сторонам параментальную сущность, забравшуюся в его бинокль, и/или за призрак Тибо (возможно, материальный призрак, образовавшийся из плавающих в воздухе микроскопических частиц пепла Тибо, хоть какой-то их части). Возможно, такого не бывает, возможно, всему происходившему можно дать естественное объяснение (или же он сошел с ума), но, пока не будет уверенности в том или ином варианте, разумнее оставаться начеку.
На Эллис-стрит промежуток между домами, где росло его любимое дерево, оказался не освещен, но похожие на пальцы кончики веток, высовывавшиеся на улицу, зеленели в белом свете уличных фонарей.
Пересекая О’Фаррелл-стрит, он мельком увидел за полдюжины кварталов на западе блекло-серую в лунном свете громаду модернистского собора Святой Марии и с тревогой подумал о другой Матери.
Свернул на Гири-стрит, миновал темные витрины магазинов, два освещенных бара и широкую зияющую пасть гаража Де Сото, где обитали синие такси, и подошел к тусклому белому тенту-маркизе над входом с надписью «811».
В вестибюле, на приступке из маленьких шестиугольных мраморных плиток под двумя рядами латунных почтовых ящиков, сидели двое довольно вульгарных на вид мужчин. Наверное, пьяные. Франц шел к лифту, и они провожали его тусклыми взглядами.
Он вышел на шестом этаже, тихо закрыл обе двери лифта (сдвижную решетчатую и наружную металлическую створку), почти на цыпочках прокрался мимо черного окна и черной двери каморки для щеток и тряпок с зияющей круглой дыркой на месте ручки и остановился перед своей дверью.
Постояв немного и ничего не услышав, отпер замок двумя поворотами ключа и вошел внутрь, охваченный возбуждением и страхом. На этот раз он не включил яркий потолочный светильник, а немного постоял, прислушиваясь и напряженно ожидая, пока привыкнут глаза.
В комнате было темно. За открытым окном лежала бледная (скорее, темно-серая) ночь, подсвеченная луной и непрямым сиянием городских огней. Ничего не было слышно, за исключением слабого, отдаленного гула, рычания уличного движения да шума его собственной крови. Внезапно в трубах резко басовито взревело, как бывает, когда кто-то
