Матерь Тьмы - Фриц Ройтер Лейбер
Гун сохранил несколько образцов странного конфетти – «обрезки неправильной формы, средней ширины (три миллиметра)». Ни одна, даже самая совершенная, машина для уничтожения документов не производила подобных отходов. (А это, в свою очередь, снимало подозрения в причастности к происшествию со шредера Гуна и всяких других якобы изобретенных итальянцами машин.)
Гун также разобрал бинокль Франца (призвав на помощь своего друга-оптика, который, помимо всего прочего, исследовал знаменитый хрустальный череп и тщательно развенчал сложившуюся вокруг него легенду), но они не нашли следов присутствия хоть каких-то дополнительных приспособлений. Заслуживала внимания лишь тщательность, с которой были разбиты линзы и призмы. «Еще одна кучка пакли?»
В подробном описании всего происходившего, составленном пришедшим в себя Францем, Гун обнаружил серьезную неувязку.
– Спектральные цвета в лунном свете просто невозможно разглядеть: у колбочек сетчатки для этого не хватит чувствительности.
– Подавляющее большинство людей никогда не видело зеленого луча от заходящего солнца, но это явление бесспорно существует, – с излишней резкостью ответил Франц.
– Во всем, что говорят сумасшедшие, найдется толика смысла, можете не сомневаться, – вставил Сол.
– Сумасшедшие?
– Ну да, все мы.
И он, и Гун по-прежнему обитали в доме 811 по Гири-стрит. С параментальными феноменами они больше не встречались (во всяком случае, пока).
Там же обитало и семейство Луке. Доротея держала существование чуланов в секрете, особенно от владельцев дома.
– Если они узнать о них, то заставить меня как угодно сдавать их, – говорила она.
На пару с Кэл она в конце концов восстановила историю действий Фернандо. Все оказалось до смешного просто: однажды, переставляя в каморке коробки, чтобы втиснуть туда что-нибудь еще, он заметил у самого пола маленький, низкий, встроенный в стену очень неглубокий шкафчик, и факт существования этого шкафчика застрял у него в памяти («Misterioso!»). И когда на «Мистэр Хуэстон» (так Фернандо называл Вестена) напали призраки, он об этом вспомнил, а дальше следовал подсказкам интуиции. В шкафу, судя по пятнам на дне, когда-то хранились полироли для мебели, латуни и обуви, но потом почти сорок лет там лежало одно лишь Пятидесятикнижие.
Трое Луке и прочая компания (всего девять с дамами Гуна и Сола – как раз подходящее число для классической римской вечеринки, заметил Франц) однажды все-таки устроили пикник на Корона-Хайтс. Ингрид, которую привел Гуннар, была такой же высокой и светловолосой, как он, работала в Агентстве по охране окружающей среды и делала вид, будто Музей для юношества произвел на нее большое впечатление. А рыжеволосая, маленькая Джоуи, подруга Сола, диетолог, была глубоко увлечена местным самодеятельным театром. Теперь, когда зимние дожди окрасили Хайтс в зеленый цвет, холм сделался совсем другим, и тем удивительнее оказалось напоминание о мрачных чудесах недавних времен: по пути они встретили двух маленьких девочек с сенбернаром. Франц слегка побледнел, увидев их, но быстро взял себя в руки. Бонита немного поиграла с девочками, мило притворяясь, будто ей это нравится. В целом они приятно провели время, но никто не полез на Кресло епископа и не стал рыться под ним в поисках следов старого погребения. Позже Франц заметил: «Иногда я думаю, что в основе всего пара… сверхъестественного лежит древний завет не тревожить старые кости».
Он попытался снова связаться с Джейми Байерсом, но телефонные звонки и даже письма остались без ответа. Позже он узнал, что богатый поэт и эссеист в сопровождении Фа Лосюи (и, по-видимому, Ширли Сомс) уехал в длительное кругосветное путешествие.
– В конце любой повести о сверхъестественных ужасах кто-нибудь обязательно отправляется проветриться в кругосветном круизе, – несколько натянуто, с кислым видом пошутил он. – Взять хотя бы «Собаку Баскервилей» и тому подобное. Все же очень хотелось бы узнать, от кого, кроме Клааса и Рикера, он получал сведения. Но, возможно, и к лучшему, что я больше туда не лезу.
Теперь они с Кэл снимают квартиру чуть дальше по Ноб-Хилл. Хоть они и не поженились, Франц клянется, что больше никогда не будет жить в одиночестве. С того дня он ни разу не ночевал в комнате 607.
О том, что Кэл услышала и увидела (и сделала) в тот день, она рассказывала сама:
– Поднявшись до третьего этажа, я услышала крики Франца. У меня был с собой его ключ. Вокруг него, как водоворот, кружились клочки бумаги. Франц лежал посередине, а на нем стояло нечто вроде жесткой, тощей колонны с отвратительной верхушкой. И тут я закричала (почему-то вспомнив отца) первое, что пришло в голову. Столб разлетелся на куски, как мексиканская пиньята, куски, в свою очередь, рассыпались в мелкие хлопья, включившиеся в бумажную бурю, которая очень быстро улеглась, как… Как снежинки на луне. Представляете, на полу оказался слой бумаги в несколько дюймов. Как только Сол передал мне послание, я поняла, что должна попасть к Францу как можно скорее, но только после того, как мы сыграем Бранденбургский концерт.
Франц думает, что именно Пятый Бранденбургский концерт и последующие быстрые действия Кэл каким-то образом спасли его, но не строит никаких теорий насчет того, как именно это произошло. Кэл по этому поводу ограничивается странной фразой: «Я думаю, нам повезло, что у Баха был математический склад ума, а у Пифагора – музыкальный».
Однажды, пребывая в зловредном настроении, она предположила:
– Знаешь, таланты, приписываемые «молодой полячке, любовнице отца де Кастри» (и его таинственной даме?), в точности соответствовали бы характеристикам существа, полностью состоящего из разорванных оккультных книг на многих языках: удивительное владение языками, несравненное, просто до жути, мастерство в секретарском деле, обычай разлетаться на части, как взрывающаяся кукла, черная креповая вуаль в горошек и тому подобное; добавим еще безжалостность ночного хищника, обладание мудростью, которая восходит аж к Древнему Египту, виртуозность по части эротики (вот тут я немного завидую) и в довершение всего – глубочайшее понимание культуры и искусства…
– Самая настоящая мертвая хватка, – перебил ее Франц и поежился.
– А ведь ты ласкал ее с головы до пяток, перед тем как уснуть, – с оттенком злорадства продолжала Кэл, – говорил ей нежные речи. Вот и неудивительно, что она возбудилась.
– Я всегда знал, что рано или поздно нас с нею застукают. – Франц попытался отделаться шуткой, но, когда закуривал сигарету, было видно, что его рука слегка дрожит.
Некоторое время Франц внимательно следил, чтобы на кровати не оставались книги или журналы. Но буквально на днях Кэл обнаружила, что у стены выстроились в неровную линию сразу три книжки. Она не стала прикасаться к ним, но рассказала об этом Францу.
– Я не знаю, удастся ли мне еще раз одолеть эту штуку, – сказала она, – так что будь осторожнее.
И еще Кэл изредка напоминает, что ничего нельзя знать заранее.
