Мелисса Круз - Наследие Ван Аленов

Пока семья Оливера была оставлена в покое, кроме их каждого движения, прослеживаемого Венаторами: телефоны прослушивали, счета анализировали. Родители Оливера сказали ему во время одного из их редких телефонных звонков, что они не могли пойти в Dean amp; Deluca, не чувствуя, что за ними наблюдали.

Оливер глотнул из своей большой банки Foster’s. "Я думаю, мы можем их купить".

Шайлер взгромоздила пустую чашку в пустую миску. "Прости?"

"Откупиться от них. Конклаву нужны деньги. Они практически сломлены. Мои родители на плаву. Я могу купить мой выход из этого положения, я знаю, что могу ".

Почему она спорила? Оливер говорил ей то, что она хотела услышать, что они могут вернуться домой, и все же она испугалась.

"Я не хочу идти"

"Ты врешь. Ты хочешь поехать домой. Я знаю это. И мы поедим. Конец дискуссии." сказал Одивер.

"Я забронировал билеты на следующий рейс. Я больше не хочу ни чего слышать".

Оливер не разговаривал с ней весь вечер. Она заснула с болью в шее от напряжения. Почему она так упряма, спрашивала она себя засыпая. Оливер хотел только лучшего для нее.

Почему ты так упряма?

Шайлер открыла глаза.

Она была в Нью-Йорке, в ее спальне. Поблекшая бродвейская Театральная афиша, с загнутыми от времени углами, закрывала желтые стены.

Ее мама сидела на ее кровати

Это был сон. Но не обычный. Сон о ее матери. Она не думала о ней много. У нее даже не было времени попрощаться с ней, когда она покинула Нью-Йорк год назад.

Это был первый раз, когда она видела свою мать с тех пор, как Аллегра появилась на Корковадо, держа меч.

Аллегра посмотрела на Шайлер серьёзно

“Ты знаешь, что он прав. Проводники всегда правы. Ты не можешь так жить. Без надлежащего ухода и заботы преобразование убьет тебя. Ты не можешь рисковать своей жизнью как сейчас.”

“Но я немогу вернуться домой,“ сказала Шайлер. “Как бы я не хотела, я не могу.“

"Нет можешь."

"Я не могу! Шайлер потерла глаза.

“Я знаю ты боиштся того, что случится, когда вернетесь. Но ты должна взглануть страху в лицо, Шайлер. Если ты и Аббадон предназначены друг другу, то нет ничего, что кто-нибудь, не он, не даже ты, может сделать, чтобы разлучить вас.”

Ее мать была права. Она не хотела возвращаться домой, потому что тогда Джек будет очень близко. Джек, который был все еще свободен… Джек, который целовал ее так неистово… кто мог все еще быть ее… Но если она будет держаться подальше, то она не будет испытывать желание видеть его и предать Оливера.

"Ты не можешь быть с кем-то только потому, что не хочешь причинить ему боль. Ты должна подумать о собственном счастье", сказала Аллегра.

“Но даже если мы будем вместе, то это убьет Джека,” сказала Шайлер. “Это против Кодекса. И он ослабеет…”

“Если он рискнет, чтобы быть с тобой, кто ты, что бы говорить ему, что делать с его жизнью? Посмотри на меня. Посмотри, как многим я рисковала, что бы быть с твоим отцом.”

“Мой отец мертв. А ты в коме. Я фактически росла сиротой,” сказала Шайлер, даже не пытаясь не непоказывать горечь в своем голосе. Она никогда не знала своего отца, он умер прежде, чем она родилась. Что касается Aлегры? ну, не было больше отношений, которые мог иметь кто-нибудь с живым трупом, ну вот. Скажи мне, Мама, это стоило этого? Стоила ли твоя "большая" любовь к моему отцу, того что случилось с твоей семьей?”

Она не могла остановить себя и не говорить гадости. Но все выливалось из нее после стольких лет одиночества.

Она любила свою мать, да любила. Но она не хотела ангела, который только казался раз был в жизни, чтобы дать ей магический меч. Шайлер хотела реальной матери: той, кто был там для нее, когда она кричала, кто поощрял и подталкивал и раздражал ее, немного, только потому, что о ней заботились. Она хотела кого-то обычного. Как мама Оливера. Она понятия не имела, как госпожа Хазевей-Пэрри узнала, где они будут, но каждые несколько месяцев, в гостинице их ждала посылка, с конфетами и новыми носками и вещами, они даже не знали, что будут нуждаться в таких вещах, как фонарики и батарейки.

Aллегра вздохнула. “Я понимаю твое разочарование во мне. Я надеюсь, что однажды ты поймешь и простишь. Есть последствия для каждого действия. Это верно, я сильно, очень сильно сожалею иногда. Но без твоего отца у меня никогда не было бы тебя. Я была с тобой только в течение такого короткого момента времени, но я дорожу каждым моментом, с тобой и твоим отцом. Если бы я могла выбрать, я поступила бы точно так же. Так что, да. Это стоило этого.”

“Я не верю тебе,” сказала Шайлер. “Никто в нормальном уме не выбрал бы такую жизнь.”

“Так или иначе, вернись домой, дочь. Я жду тебя. Возвращайся домой.”

Глава 38

Мими

Когда Мими открыла глаза, аукционной комнаты уже не было, и она была в Хранилище, в маленькой комнате с 4 стенами, сделанными из цветного стекла. Конечно, в подсознании, оно никогда не было разрушено.

Она стояла в кругу с пятью другими участниками; Форсайт, седьмой, стоял посередине. Они были одеты в длинные черные одеяния. Как группка жнецов (англов смерти), подумала Мими. Больщая часть Голубой Крови просочилась в поп-культуру, но закрутила и лишила их уравновешенности.

"Привествую всех," сказал Форсайт Левеллин, выглядя очень надутым и самодовольным. Совершенно естественно, подумала Мими, так как он занимал самый высокий пост на земле, в качестве главы секретного правительства, о существовании которой Красная Кровь не знала. Его работа сенатором была полностью формальной. Мими слышала, что он только поверхностно работал, помогая разрешить финансовый кризис, охвативший всю страну. Мими не была полным служащим членом Конклава, когда был избран Лоренс, и у нее было смутное представление о слушаниях.

Сеймур Корриган сделал перекличку и начал церемонию. "С ранних дней этого мира, наш Регис держит душу Шабаша Ведьм в его сердце. Но прежде, чем выбрать его, он должен быть благословен этими Семью, и таким образом, сегодня, мы собрались здесь, для благословения."

Это была церемония, которая пришла к нам из Древнего Египта. Кроме того, в это время, не было никакой фальшивой козлиной бороды, никакого волшебного скипетра, никакого символического кожаного кнута, никакой короны из страусиных перьев. Но основные принципы оставались все те же.

Страж Корриган начала голосование, называя великие дома по именам на их Священном Языке.

"Что скажете вы, Домус Магнитификат? Дом Богатства представлял Джосиа Рокфеллер Арчибальд, чья семья построила центр, на котором они стоят.

"Мы говорим – да," пробормотал он.

"Что скажете вы, Домус Септем Санктимониалис?"

"Мы говорим – да," сказала Элис Уитни, которая была последней из линии Дома Семи Сестер.