Максим Перфильев - Нечто в лодке по ту сторону озера...

Я сидел на скамейке в согнувшемся положении, с засунутыми в карманы куртки руками, и тупо смотрел прямо перед собой в одну точку, не имея при этом особого желания отражать что-либо, что происходило вокруг меня в радиусе дальше, чем на пару метров.

— Реально, не закончилась бы щас эта война — свалить бы на нее, отвлечься хоть от всего этого дерьма, от всех этих проблем, которые здесь, — произнес я.

— Думаешь, там всякого дерьма меньше? — ответил Слава после некоторой паузы.

— Хм… фиг знает, — пожал я плечами, — Там хоть как-то понятно, война, там, сражаешься за что-то. А здесь чо? Быдлятник какой-то. Люди себя ведут как говно последнее. На Пасху все бухие валяются под заборами в собственной же блевотине и кричат при этом "Христос воскресе"… Причем православная церковь — как будто ваще не существует этой проблемы, чисто, как будто бы ее нету, все прекрасно, и так и надо Пасху отмечать. Всякие чмыри ходят, наркоманы… лесбиянки… ха-ха-ха…

Здесь мы со Славой заржали.

Я сделал паузу, потом глубоко вздохнул и продолжил:

— Всякая хрень постоянно. Какие-то внутренние конфликты. Какие-то запары. Нервы. Задолбала меня нафиг эта бессмысленная тупая жизнь. Я здесь постоянно как на войне на какой-то… По ночам, короче, кричу часто. Кошмары всякие снятся, постоянно ору по ночам… просыпаюсь от собственного крика.

Слава как-то понимающе улыбнулся.

— Ты нормально ночью спишь?

— Я?… да… нормально, — как-то растерянно ответил он.

— А я ни фига, — сказал я, — У меня проблемы со сном. Еще и кошмары. Задолбала меня эта религия со своими проблемами. Столько дерьма, короче, от этого мира. Все достало.

Наступила пауза.

— Чисто какие-то такие эмоциональные какие-то проблемы… — продолжал я говорить, — Какие-то внутренние конфликты постоянно… невроз, короче… еще всякая хрень… задолбало меня это… У меня башка взрывается… — я сделал жест рукой, проиллюстрировав как примерно взрывается моя башка, — Постоянный страх здесь какой-то… Блин…

— Думаешь там, на войне, меньше страха… — как-то риторически с вопросительным оттенком произнес Слава, — Считай, там постоянно стреляют, повсюду кровь, оторванные конечности валяются… люди горят… опасность…

Я вдохнул носом воздух.

— Там другой страх. По-другому как-то все равно. Хотя конечно я не знаю… Но по-другому как-то все должно быть… И я нахрен лучше предпочту на войне сдохнуть, когда мои кишки на гусеницы танка будет наматывать, чем в этом сраном быдлятнике гнить, — ответил я, — Все равно там как-то сражаешься за что-то. А тут чо?… Чо тут делать, короче? Чо за страна? Все бухают. Все мочат друг друга, насилуют. Всякие уроды по улицам ходят. Тоже самое. Куски говна на Мерседесах по дорогам разъезжают. Никаких понятий о чести. Чисто одни только воровские какие-то понятия. Все, короче, по воровским понятиям живут… Мразь, нахрен… Чмо последнее… Блин… Чо тут делать ваще… — произнес я, зевая на последней фразе, с каким-то цинизмом и одновременно усталостью, — Люди превратились в зверье, ведут себя как бараны все.

Слава вздохнул.

— Так и хочется сдохнуть, — заключил я.

— И не говори, — понимающе произнес Слава.

— Не хочу, чтоб мои дети здесь жили в этом дерьме.

— Угу, еще фиг знает, чо здесь с ними будет. Какие-нибудь ублюдки левые зарежут на улице чисто по пьяни, — сказал Слава.

— Вот я и говорю… Как ваще здесь детей расти? — я не понимаю…

Наступила пауза. Я снова глубоко вздохнул.

Затем я улыбнулся и решил вдруг провести небольшой анализ.

— А знаешь, почему я так рассуждаю — что лучше на войну пойти сдохнуть, чем здесь в этом дерьме гнить? — сказал я, немного прищурившись и как-то под наклоном подняв свою голову к пасмурному небу, — Ведь я реально на войне никогда не был, и не совсем разумно мне так спокойно о ней рассуждать. Но знаешь, почему я сейчас все так говорю? Знаешь, почему мне так кажется? Почему у меня такие чувства возникают? Чисто с психологической точки зрения?

— Хм… Нет, — ухмыльнулся Слава.

— Потому что вот это постоянное напряжение эмоциональное, которое здесь. Постоянный вот этот страх. Постоянные стрессы какие-то, нервозность. Какие-то внутренние конфликты. Неудовлетворенность жизнью какая-то. Вся эта хрень, короче, накапливается, игнорируется, запихивается туда поглубже в самую жопу, а потом в один прекрасный момент сознание догоняет, что нужен какой-то выход всем этим эмоциям. То есть, короче, это напряжение — оно достигает такого пика, такой концентрации, когда уже… просто так не может держаться внутри, нужен какой-то… выплеск, короче. Как-то это должно выйти. Накапливается усталость. И сознание видит вот в такой вот войне, когда мочилово, там, смерть, бой — видит чисто как бы выход для себя определенный в плане эмоций. Именно эмоциональный выход. Когда не надо будет уже ни за что париться, на все уже пофигу — чисто пойти и сдохнуть, чтоб тебя замочили. Все просто.

— А если там калекой сделают, — заметил Слава, — Чисто ногу оторвет, или снесет пол башки с лицом, останешься таким дурачком каким-нибудь или станешь уродцем…

Я снова зевнул.

— Справедливое замечание, — ответил я, — Так-то да… Это-то нафиг надо… Это базару ноль — нифига не прикольно будет… Как после этого жить еще… — произнес я, утвердительно покачивая головой, как бы соглашаясь с той мыслью, которую хотел донести Слава.

Затем я снова вздохнул и произнес:

— Так-то, реально — сидеть, рассуждать здесь об этой войне, ни разу на ней не был, считай. Чо там на самом деле ваще — фиг знает, — согласился я, — Но я просто здесь реально уже запарился во всем этом жить… Думаешь, хоть пойти куда-нибудь на войну умереть что ли. Все равно, что здесь делать… Я здесь постоянно, как на войне на какой-то.

"Нездоровые, наверно, мысли гуляют по моему переклиненному сознанию" — отметил я вдруг про себя.

— Смотри, — вдруг ухмыльнулся Слава.

Я оглянулся по сторонам и заметил на горизонте троих каких-то хмырей, ровненько так приближающихся к нашей скамейке. Самый первый из них, бодрым шагом направлявшийся в нашу сторону и видимо ведущий за собой остальных двух, был одет в короткую черную кожаную куртку, синие джинсы, с немного подогнутыми штанинами снизу, в тяжелых ботинках и был лысый, другой — просто с короткой стрижкой в черной матерчатой куртке без воротника и черных джинсах, третий, самый последний, так же в черных джинсах и в балахоне с натянутым на голову капюшоном, шел сзади.