Клайв Баркер - Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Он услышал, как Билли внизу почти беззвучно что-то шепчет. Клив напрягся, пытаясь подслушать слова мальчика Напряжение длилось несколько секунд, прежде чем он понял: малыш Билли бормочет молитву.

Ночью Клив видел сны. Проснувшись, он не мог вспомнить, о чем, хотя пытался собрать сновидение по крупицам. Тем утром едва ли не каждые десять минут что-то случалось; соль, опрокинутая на обеденный стол, крики со стороны спортивной площадки — казалось, вот-вот что-то натолкнет его на разгадку и сон всплывет в голове. Но озарение не приходило. Это делало Клива непривычно раздражительным и вспыльчивым Когда Уэсли — мелкий мошенник, знакомый еще по предыдущим отсидкам, — подошел к нему в библиотеке и затеял разговор, будто они были закадычными приятелями, Клив приказал коротышке заткнуться. Но Уэсли настаивал.

— У тебя неприятности! У тебя неприятности!

— Да? Что такое?

— Этот твой мальчишка. Билли.

— Что с ним?

— Он задает вопросы. Он очень напористый. Людям это не нравится. Они говорят, тебе следует его приструнить.

— Я ему не сторож.

Уэсли состроил рожу.

— Говорю тебе как друг.

— Отстань.

— Не будь дураком, Кливленд Ты наживаешь врагов.

— Неужели? — отозвался Клив. — Назови хоть одного.

— Лоуэлл, — ответил Уэсли мгновенно. — И еще Нейлер. Да кто угодно. Люди не любят таких, как Тейт.

— А какой он? — огрызнулся Клив.

Уэсли слабо хмыкнул, протестуя.

— Я только попытался тебе рассказать, — произнес он. — Мальчишка хитрый, как долбаная крыса. Будут неприятности.

— Отстань ты со своими пророчествами.

Закон уравнения требует, чтобы и худшие из пророков время от времени оказывались правы: казалось, настало время Уэсли. На следующий день Клив вернулся из мастерской, где развивал свой интеллект, приделывая колеса к пластиковым тележкам, и обнаружил поджидающего его на лестничной площадке Мэйфлауэра.

— Я просил тебя присмотреть за Уильямом Тейтом, Смит, — сказал офицер. — А тебе на это плевать?

— Что случилось?

— Нет, думаю, все-таки не плевать.

— Я спросил, что случилось, сэр?

— Ничего особенного. На этот раз. Его всего лишь отлупили. Кажется, Лоуэлл охотится за ним, да? — Мэйфлауэр уставился на Клива, но не получил ответа и продолжил: — Я ошибся в тебе, Смит. Я думал, обращение к крутому парню чего-то стоит. Я ошибся.

Билли лежал на своей койке: лицо разбито, глаза закрыты. Когда вошел Клив, он так и не открыл глаза.

— Ты в порядке?

— Да, — тихо ответил мальчик.

— Кости не переломаны?

— Выживу.

— Ты должен понять…

— Послушай. — Билли открыл глаза. Зрачки его почему-то потемнели, или причиной тому было освещение. — Я жив, понятно? Я не идиот, тебе это известно. Я знал, во что влезаю, когда попал сюда.

Он говорил так, будто и в самом деле мог выбирать.

— Я могу убить Лоуэлла, — продолжал он, — а потому не мучайся зря.

Он на какое-то время замолчал, а потом произнес:

— Ты был прав.

— Насчет чего?

— Насчет того, что не надо иметь друзей. Я сам по себе, ты сам по себе. Верно? Я медленно схватываю, но в это я врубился. — Он улыбнулся самому себе.

— Ты задавал вопросы, — сказал Клив.

— Разве? — тут же откликнулся Билли. — Кто тебе сообщил?

— Если у тебя есть вопросы, спрашивай меня. Люди не любят тех, кто сует нос не в свои дела. Они становятся подозрительными. А затем отворачиваются, когда Лоуэлл и ему подобные начинают угрожать.

При упоминании о Лоуэлле лицо Билли болезненно нахмурилось. Он тронул разбитую щеку.

— Он покойник, — прошептал мальчик чуть слышно.

— Это как дело повернется, — заметил Клив.

Взгляд, подобный тому, что бросил на него Тейт, мог бы разрезать сталь.

— Именно так, — заявил Билли без тени сомнения в голосе. — Лоуэллу не жить.

Клив не стал возражать: мальчик нуждался в подобной браваде, сколь бы смехотворна она ни была.

— Что тебе надо, зачем ты повсюду суешь свой нос?

— Ничего особенного, — ответил Билли.

Он больше не смотрел на Клива, а уставился на верхнюю койку. И спокойно произнес:

— Я лишь хотел узнать, где здесь были могилы, и все.

— Могилы?

— Где они хоронили повешенных. Кто-то говорил, что там, где похоронен Криппен, растет розовый куст. Ты когда-нибудь слышал об этом?

Клив покачал головой. Теперь он вспомнил, что мальчик уже спрашивал о сарае с виселицей, а вот теперь заговорил про могилы. Билли взглянул на него. Синяк с каждой минутой делался темнее и темнее.

— Ты знаешь, где они, Клив? — спросил он. И снова то же притворное безразличие.

— Я узнаю, если ты будешь так любезен и скажешь, зачем тебе это нужно.

Билли выглянул из-под прикрытия койки. Полуденное солнце очерчивало короткую дугу на отштукатуренных кирпичах стены. Оно было сегодня неярким. Мальчик спустил ноги с койки и сел на краю матраса, глядя на свет так же, как в первый день.

— Мой дедушка, отец моей матери, был здесь повешен, — произнес он дрогнувшим голосом. - В девятьсот тридцать седьмом. Эдгар Тейт. Эдгар Сен-Клер Тейт.

— Ты, кажется, сказал, что он отец твоей матери?

— Я взял его имя. Я не хочу носить имя отца. Я никогда ему не принадлежал.

— Никто никому не принадлежит, — ответил Клив. — Ты принадлежишь сам себе.

— Но это неверно, — возразил Билли, слегка пожав плечами. Он все еще глядел на свет на стене. Уверенность мальчика была непоколебимой; вежливость не делала его утверждение менее веским. — Я принадлежу своему деду. И всегда принадлежал.

— Ты еще не родился, когда…

— Это не важно. Пришел — ушел, такая ерунда.

«Пришел — ушел». Клив удивился. Понимал ли под этими словами Тейт жизнь и смерть? У Клива не было возможности спросить. Билли опять заговорил тем же приглушенным, но настойчивым голосом:

— Конечно, он был виновен. Не так, как о том думают, но виновен. Он знал, кто он и на что способен.

Это вина, так ведь? Он убил четверых. По крайней мере, за это его повесили.

— Ты думаешь, он убил больше?

Билли еще раз слабо пожал плечами: разве в количестве дело?

— Но никто не пришел посмотреть, где его похоронили. Это неправильно, так ведь? Им было все равно, мне кажется. Родственники, возможно, радовалась его смерти. Они с самого начала думали, что он чокнутый. Но он не был таким. Я знаю, не был. У меня его руки и его глаза. Так сказала мама. Видишь ли, она мне все о нем рассказала перед смертью. Рассказала такие вещи, какие никому и никогда не говорила И рассказала мне только потому, что мои глаза… — Он запнулся и приложил руку к губам, будто колеблющийся свет на стене уже загипнотизировал его, чтобы он не выдал слишком много.