Марьяна Романова - Старое кладбище

– Вот здесь! – вдруг сказала женщина, и звук ее голоса таким гулким эхом отозвался в тишине, что Денис машинально ударил по тормозам. Машина остановилась как вкопанная.

– Здесь? – растерялся он. – Но тут же нет ничего. Я знаю эти места. Эй, с вами точно все в порядке? Давайте в город вернемся, вам же ко врачу нужно.

– Ничего мне не нужно.

Женщина вдруг всем телом повернулась к нему, и лицо ее исказила страдальческая гримаса. Она стала похожа на чернокнижную икону, работу талантливого мастера-адописца – прекрасное скорбное лицо, а в глазах злость, ярость и холодная космическая пустота. Денис отшатнулся даже.

– Ничего мне не надо, – повторила она, – Плохо мне. Никто не поймет. А раньше все красивой называли. Самой красивой была…

– Вы и сейчас… хм… ничего, – вежливо заметил он. – Так куда ехать-то, барышня? Тут поле да лес, нет деревень.

– Тут, в лесу, дуб растет. Ветка-то оттопыренная, как для висельника специально росла…

Парня словно волной ледяной накрыло, в пот бросило лихорадочный, он вдруг понял, откуда знает этот голос. Заевшая радиопередача, которую он только что слушать пытался! Женщина слово в слово повторяла странный неприятный текст.

– Веревка бельевая, не было другой – ничего, худенькая, выдержит, сойдет… На шее след багровый, лицо раздулось, челюсть набок съехала… Называли все красивой, а теперь смерть с другими уравняла – как кукла висит… Ветка удобная да низко растет – ноги лисы обглодали… Мясо объели, ноги в клочьях кожи так на костях и висят… Платье белое, лучшее было, ноги костяные торчат… Три весны висела, никто не плакал по ней, не искал, не забеспокоился…

– Что вы несете? – Денис старался говорить зло и уверенно, чтобы от звука собственного голоса внутренними силами напитаться.

– Веревку с собою в лес взяла… Думала, остановит кто. Нет, не догнали, не нашли… Три года так и висела. Никто не спохватился… А была какая красавица… А теперь что? Вот смотри, смотри… – Она подняла юбку, как подвыпившая гулящая девица, только вместо ног Денис увидел кости. Костяные ноги, на коленях обрывки кожи висят, а выше только скелет белый. – Ноги лисы обглодали… Видишь? Ноги лисы обглодали… Посмотри…

– Выходи из машины! Ну тебя! Пошла отсюда!

Женщина словно и не услышала, продолжала бубнить монотонно:

– След на шее какой некрасивый… И не спохватился никто… Три года…

Парень выскочил из машины, дверцу с ее стороны открыл, за локоть грубо вытащил – так, что она на землю плашмя повалилась. Думал почему-то, что сопротивляться она начнет, как обычно бывает в фильмах ужасов, которые он иногда любил смотреть под пиво вечерком, комментируя происходящее на экране в комическом ключе. Но женщина так и осталась на земле лежать. Бормотала себе под нос слова страшные, не попыталась ухватить его за штанину. Денис за руль вернулся, изо всех сил на газ надавил и, только когда ее скрюченная фигурка скрылась вдали, наконец отдышался.

– Чертовщина какая-то… То ли мало я поспал, то ли… Даже не знаю что, – вслух сказал он.

Чтобы как-то отвлечься, решил опять включить радио, поймать какую-нибудь волну с легкомысленными попсовыми песенками. Но вместо этого одни помехи слышал на каждой частоте. Наконец докрутил до каких-то звуков и чуть в кювет не съехал, когда понял, что всё тот же самый тоскливый монотонный голос говорит:

– Веревка бельевая, не было другой… На шее след багровый, лицо раздулось, челюсть набок съехала… А я тебя найду… Ноги лисы обглодали… Выбросил меня из машины, но я тебя теперь найду… Я запах твой помню… Я по запаху, как собака, кого хочешь найти могу… Мясо объели, ноги в клочьях кожи, она на костях висит… Я тебя найду…

Ни жив ни мертв от страха, добрался Денис до нужной деревни – уже было светло, местные проснулись, приступили к своим будничным делам. Он все, конечно, родственнице своей рассказал, когда та поинтересовалась, почему он бледный и нервный такой. Она, как ни странно, не удивилась ничуть. Подтвердила – есть тут такая аномалия, многие жалуются и стараются ближе к ночи не колесить по местным дорогам. Жила тут якобы в одной деревне девушка-самоубийца. Влюбилась безответно, а когда поняла, что надежды нет, пошла в лес и повесилась на суку. Ее искали, но нашли только спустя три года, как будто бы сам лес мертвую от глаз чужих прятал. И вот бродит она теперь по окрестностям, одиноких путников караулит, ноги свои обглоданные показывает, а если ее рассердить – найти обещает. И потом снится долго, не отделаться от нее никак – можно только смириться и привыкнуть, со временем само пройдет. Один и тот же сон повторяющийся, словно заевшая бесконечная передача – будет об участи своей невеселой рассказывать. И ведь ни на один вопрос не ответит – только одно и то же начнет твердить: о дубе, веревке, лисах и былой своей, навсегда утерянной красоте.

Колдун сказал, что я больше не могу оставаться в его доме. Позади было четыре с лишним бесконечных года, целая жизнь – моя настоящая жизнь, ведь то, что было до, я вспоминать не любил. Моя память, как карточный шулер, спрятала в рукав все карты, когда-то казавшиеся мне козырными – лица близких, дом, в котором я рос, прежние мечты.

Поначалу я вроде бы часто вспоминал маленького брата Петю – его бледное лицо было как талисман, который придавал сил, связывал меня с жизнью, больше мне не принадлежавшей. Но время шло, и однажды я обнаружил, что образ его поблек – я не мог вспомнить какие-то мелкие детали, цвет его ресниц, форму его ногтей, его веснушки. Лица родни остались в памяти полустертыми серыми пятнами, я даже не был уверен, что узнаю их, столкнувшись в толпе. Кому-то это покажется позерством: что такое жалкие четыре года?

Но однажды случилось вот что. Колдун послал меня в ближайшее село к пасечнику за свечным воском. Я нашел нужный дом и когда отпирал калитку, навстречу мне выбежала женщина. Лицо у нее было такое, словно она увидела призрак. Неопрятная, оплывшая, седые волосы выбились из-под выцветшей косынки, глаза водянистые и запавшие, как у человека, который много плачет. Она застыла на месте и словно выдохнула мне в лицо: «Егорка?.. Егорка!» Я понял, что вижу мать. Я был удивлен и смущен – всё произошло слишком быстро. Она попыталась броситься мне на шею, но я инстинктивно выставил ладони вперед – наткнувшись на них, она едва не упала. Но я не хотел, чтобы эта женщина прикасалась ко мне, не хотел вновь почувствовать ее запах и дыхание.

Я что-то промямлил, повернулся и ушел – убежал почти, а она что-то кричала мне вслед. Пришлось отсидеться в роще, пока она не уйдет. Еще три года назад я бы все отдал за этот момент, а теперь – прошлое казалось таким далеким, как будто бы вообще принадлежало другому, незнакомому человеку. Наверное, мать решила, что я обиделся за то, что она, по сути, продала меня, зная, что вряд ли в лесной чаще меня ждут комфорт и счастье. Единственное, о чем я впоследствии жалел, что не спросил о том, как там Петя, жив ли, здоров ли?