Саймон Магинн - Овцы

— Так нечестно!

— Давай. У тебя десять секунд.

Он открыл консервную банку.

— Папа.

— Восемь, семь...

— Ты сам этого не знаешь.

— Ты так думаешь?

— Знаешь?

— Пять-четыре-три-два-один, — сказал он и сунул кусок хлеба в тостер.

— Так слишком быстро!

— Такова жизнь, хитрюга. Терпи либо проваливай.

— Папа!

* * *

После обеда (сказать «ленч» для Джеймса было все равно, что сказать «жопа»: он ни разу в жизни не произнес это слово, оно никогда не приходило ему в голову, и ему очень не нравилось, когда так говорили другие) Сэм помогал ему таскать гравий. Проблема состояла в том, что трубы надо было класть под углом, причем под постоянным углом, чтобы вода стекала полностью. Сэм озадаченно и нетерпеливо наблюдал, как Джеймс вбивает в землю столбики с двух сторон от рва — один выше другого, — протягивает по ним веревку и привязывает ее к самому дальнему из столбиков. Сэму хотелось услышать подробное объяснение, но получил в ответ лишь:

— Подожди. Смотри просто. Внимательно.

Сэма поставили у отстойника и сказали, что он будет по команде поднимать и опускать веревку. Джеймс достал спиртовой уровень, палку с тремя пузырями внутри — вертикаль, горизонталь и сорок пять градусов. Косой, объяснил он Сэму. (Сэм не мог понять, зачем кому-нибудь может понадобиться палка с косым пузырем внутри, но терпеливо молчал, понимая бессмысленность вопросов.) Джеймс приложил уровень к натянутой веревке и начал кричать: «Повыше. Пониже», пока Сэм не нашел нужное место. Тогда Джеймс привязал веревку покрепче и принялся таскать мешки с гравием. Сэм, хрипло дыша, помогал ему — он разрезал мешки и высыпал гравий в ров, наполняя его до половины высоты.

Скоро Сэм беспокойно запрыгал, потому что Джеймс все откладывал объяснения: он взял две длинные рейки и соединил их друг с другом, приложив — на взгляд Сэма, совершенно ненужные — усилия к тому, чтобы сочленение было идеально ровным. Разве не пора уже что-то делать с гравием?

А потом пошел дождь. Джеймс отослал Сэма в дом, хотя тот хотел остаться, дождь там или не дождь, подумаешь. Пришлось мрачно возвращаться к своим игрушкам. Он знал, что на самом деле им нужно было сразу браться за гравий. Сэм доиграл в ферму и пошел наверх читать.

* * *

Весь день шел сильный дождь. Адель спустилась вниз к четырем часам и начала готовить обед (и чай — для Джеймса). Она была довольна тем, что удалось написать, — порой она сама себя удивляла. Джеймс сказал, что сегодня будет готовить сам, но она чувствовала, что ей хочется заняться готовкой. После вчерашнего фиаско на кону стояла ее репутация. Адель решила сделать безопасные блюда: печеный картофель, салат и сыр.

Она пела «Неужели это все для нас?», резала помидоры и огурцы, за которые отдала в Фишгарде целое состояние. Это была ее музыка, пространная, эмоционально насыщенная баллада. Она не бурчала под нос, а пела громко, по-настоящему.

Джеймс терпеть не мог, когда она пела. Конечно же, он не мог этого терпеть. Он ненавидел, когда люди открыто выражали себя. Такие вещи его смущали и беспокоили.

Сила собственного голоса неожиданно потрясла ее настолько, что она остановилась посреди строчки. Господи, это же стоны раненого животного! В кухню вбежал насквозь промокший Джеймс.

— Дель? Что случилось?

— О Господи, да я просто пела! — заорала она на него и швырнула нож в раковину.

— Пела?

— Да, пела, черт подери! Понятно? Вот так. — Она запела ему в лицо. — «Неужели это все для нас?» — пропела она как могла громко; в конце строки голос дрогнул, и она встревоженно прислушалась. Джеймс в совершенном недоумении посмотрел на нее, что-то проговорил и ушел обратно под дождь. Ей показалось, это было: «Надо проверить, в порядке ли у тебя с головой», но она не была в этом уверена.

Адель добавила в салат соус и попробовала. Хм. Чего-то не хватает. Она наклонила голову, подумала и вышла через боковую дверь в сад.

* * *

— Дель! Что это такое?

Джеймс с трудом контролировал себя. Всем этим он уже был сыт по горло.

— Я считала, что даже человек средних способностей, такой, как ты... — начала она своим высокомерным тоном, но он оборвал ее, приподняв свою тарелку и шмякнув ею об стол. Сэм смотрел на них во все глаза.

— Дель, не надо... не надо так со мной разговаривать.

— Джеймс, Джеймс, Джеймс. Милый мой мальчик. Это печеный картофель, тертый сыр и зеленый салат с чесночным соусом. А ты что думал? — Ей показалось, что на лице Джеймса появились признаки улыбки смерти: какой же у тебя гадкий ротик, подумала она. Почему я никогда раньше этого не замечала?

— Ну ладно. А из чего ты сделала салат? Говори точно.

— Хорошо, сейчас скажу. Помидоры, огурцы, зеленый перец, салат-латук, яблоки, тертая морковь. Петрушка.

— А это что? — Он подцепил кончиком ножа какую-то влажную нитку.

— Ой!

— Вот именно: ой!

— Джеймс, прошу тебя, только не начинай кричать...

— Что это? Говори.

— Не знаю!

— Но ведь это ты положила это в салат, верно?

— Нет!

— Нет?

— Я не знаю, Джеймс. Умоляю тебя...

— Что это такое, Дель?

Она встала, ударившись о стол коленом.

— Это трава, да?

— Послушай, это же смешно.

— Ты добавила в салат траву, да?

— Конечно, нет! Люди не едят траву!

— Не едят. Это овцы едят траву.

Неопровержимая логика. Она вышла из кухни, подальше от его вульгарных нравоучений. Сэм сидел очень тихо. Джеймс опустил нож на стол, встал, надел куртку и ушел в темную холодную ночь.

Ему надо было подумать. Похоже, у Адели какой-то припадок. С того вечера, когда они побывали в тайной комнате, она стала вести себя очень странно; а может, это началось еще раньше? Он постарался вспомнить, но ничего необычного в голову не приходило.

Господи, как будто ему больше заняться нечем! Он взялся за сложнейшую работу, может быть, это его последний шанс остаться на плаву в бизнесе. Себастьян много обещал, но прежде всего надо выполнить намеченное. Он забрал Сэма из школы, отказался от всех контрактов. В их лондонской квартире жила молодая чета, в ящике кухонного шкафа лежал договор об аренде на полгода. Им некуда было возвращаться. Господи! Умеет же она находить время.

Когда родилась Руфи, Адель впала в глубочайшую депрессию. Врач сказал, что ничего необычного в этом нет, женщины часто страдают от гормонального дисбаланса после рождения ребенка. Но момент был выбран самый удачный: самый разгар первого кризиса времен правления консерваторов. Джеймс боролся за выживание; они жили в незнакомом районе северного Лондона. Когда он возвращался домой, шторы были все еще задернуты, почта лежала в ящике, отопление — в середине июля — работало на полную мощность. Адель лежала раздетая на диване и курила. Руфи ползала в грязных подгузниках без присмотра. Адель говорила: «Что-то я устала, который час? Почему ты так рано?» «Потому что уже вечер, Адель. Тебе не кажется?»