Саймон Магинн - Овцы

Он никогда не злился. Стиснув зубы, он начинал приводить все в порядок. Она не была ни в чем виновата, и он никогда ни в чем ее не обвинял (хотя ничего не забыл и до сих пор не простил ее).

И за все эти годы несколько раз...

Хорошо. Один раз.

Ей взбрело в голову, что сосед снизу хочет ее убить. Она утверждала, что он не дает ей спать постоянной игрой на пианино. В конце концов Джеймс решил не спать ночь, чтобы послушать. Ну, слышишь? Что я должен слышать? Ой, он перестал. Она утверждала, что видела, как сосед сидел у окна с доской для столоверчения. Она говорила, что видела знак, нарисованный мелом на ступенях дома, круг со звездой внутри. Она вышла и стерла его. Однажды он проснулся ночью, когда Адель снимала ботинки и ложилась в кровать. Дель? Где ты была? Она что-то пробормотала в ответ, она явно спала.

Однажды ночью он проснулся от какой-то возни внизу, криков и стука. Он сбежал вниз и увидел, что она дерется с подозрительным мистером Рафаэлем. Она разбудила его и обвинила в том, что он пытается свести ее с ума. Он и так не очень хорошо понимал по-английски, тем более не мог понять, что она кричит. Джеймс схватил ее, и Адель позволила отнести себя обратно в постель.

К доктору она идти отказалась. Он списал все это на напряжение и «женские проблемы» (жеманное выражение его матери). Потом появился Сэм. Она так радовалась. Она была счастлива и ни о чем не тревожилась. Он строго напомнил себе, что иногда она была очень милой женщиной. Странности — просто часть ее характера, часть ее шаловливого жизнелюбия.

Но, конечно, все это кончилось, когда в сверкающих корнуэльских водах погибла Руфи. К Адель только-только пришел успех. Все это страшное, мертвое время она писала. Он думал, что живопись стала для нее единственным выходом.

Но теперь происходило что-то новое. Джеймс был совершенно уверен, что у Адель опять начался лунатизм. Она жаловалась на то, что овцы своим шумом мешают ей спать, топают и блеют. Однажды утром он заметил, что к ее ботинкам прилипла грязь; она не смогла объяснить причины ее появления.

Ну, бывает. Их могла собака испачкать.

Она начала запирать студию, он не видел ни одной из ее новых картин. Но те, что он видел до этого, тревожили его так, что ему даже думать об этом не хотелось. А теперь еще эта еда...

Он стоял на вершине утеса, капли дождя били по нему и вокруг него. Наконец ему удалось сформулировать вопрос, который мучил его с тех самых пор, как они побывали в потайной комнате:

Она опасна?

Когда этот вопрос пришел Джеймсу в голову, он почувствовал резкое облегчение. Смятение, беспокойство, чувство вины пропали, остался лишь один этот, вполне практичный вопрос. Не важно, почему это с ней случилось, не важно, виноват он в этом или нет, не важно, может ли он бороться с этим. Важно было только одно: необходимо понять, опасна ли она для него, Сэма или самой себя, и если да, то выяснить, что следует предпринять для того, чтобы ее обезопасить.

Ясно, что ей нельзя позволять ничего готовить. Вредна эта трава или нет (помыла ли она ее, подумал он, и перед его мысленным взором возник странный образ: Адель держит под краном дуршлаг с травой), в любом случае так делать нельзя. Как нельзя брать пищу из неработающего холодильника, в котором лежит кусок овечьего трупа. Он вспомнил странный привкус во рту после того, как он поел ежевику и мороженое, и его снова передернуло от мысли, что еда находилась в интимном, плотном контакте с этой сырой шерстяной штукой... К горлу ненадолго подступила тошнота, оставив во рту горько-кислый привкус. Скорее всего из ее памяти стирается то, что она делает. Каким-то образом она сама этого не замечает. А может, она свыклась с мыслью о том, что оно лежит, спокойно разлагаясь. Может, ей это нравилось? Он невольно стиснул зубы и несколько раз сглотнул, чтобы расслабить мышцы.

Опасна ли она? Он абсолютно точно знал, что сознательно она ни за что на свете не причинила бы вреда ни ему, ни Сэму. Это просто немыслимо. Она могла быть нерадивой, беспорядочной, неряшливой; она даже могла идти по тонкой грани безумия и в конце концов резко сорваться в его холодные мутные воды. Но он представить себе не мог, чтобы она могла навредить им, что бы ни случилось. Он был уверен, что она скорее навредила бы себе самой.

Что может случиться? Он знал, что женщина в состоянии депрессии могла причинить вред себе самой: он слышал о женщинах, которые резали себя бритвенными лезвиями, жгли себе руки горящими сигаретами в отчаянной попытке найти покой, избавиться от внутренней пытки. Он решил спрятать одноразовые бритвы, столовые приборы, спички, принял решение отключить плиту, конфисковать утюг, убрать все пилки для ногтей, и скрепки, и... Как все это глупо. Проще всего запереть ее саму (как Эдит Шарпантье). Так невозможно жить. Он мысленно пробежал взглядом по всему ее телу в поисках царапин или синяков, но ничего не нашел. Если бы они были, он бы заметил. Конечно, она всегда может наглотаться хлорки, повеситься или уронить в ванну фен для волос. У изобретательного человека всегда найдется множество способов для того, чтобы (он заставил себя быть честным) убить себя. (Она, например, могла выпрыгнуть в окно. Как Эдит.)

Но так Адель никогда бы не поступила. Она понимает, как это повредит Сэму и ему; к тому же это недостойно и некрасиво. Нет, он уверен, что этого случиться не может.

Он смотрел, как ночной паром Росслэйр, весь в огнях, как плавучая новогодняя елка, выходит из гавани Гудвик. Здорово, должно быть, путешествовать на этом пароме. Сидеть в ярко освещенной кают-компании с пластмассовым стаканом пива. Взять и уплыть, и через несколько часов ты уже сидишь в прокуренном ирландском пабе, в кружке отражается еще один одинокий пьяница, он заводит бессмысленную, безразличную беседу с кем-то, кто так же пьян, как и он сам. В Дублине наверняка можно найти работу, снять комнату. Интересно, там тоже идет дождь?

Он вздохнул. Его место здесь, с Сэмом и Адель, он связан с ними миллионом уз, и их ему никогда не разрубить. Он любит Сэма и Адель. И сейчас Адель отчаянно в нем нуждается. Джеймс понимал, что если он уедет, то Адель точно сойдет с ума. Но дело было не в обязанности, не в чувстве вины или долга: это была его любовь, его жизнь, его правда. Чем бы он стал без них? Он представил себе, как Джеймс Туллиан возвращается в свою пустую комнату, заставленную пивными банками, коробками из-под полуфабрикатов, грязной одеждой; в руке у него бумажка с телефоном женщины, с которой он познакомился в пабе; нет, это жизнь какого-то другого человека, человека, у которого не было Адели и Сэма. Джеймсу было жалко его до глубины души.

К тому моменту, когда паром исчез в одиночестве будущего своих пассажиров, Джеймс насквозь промок (опять!).