Саймон Магинн - Овцы

Надо пойти за ней, подумал он. Пол был скользким, залитым чаем и животными соками. Он осторожно подошел к лестнице и поднялся наверх. Потом подумал: нет, не надо ее трогать какое-то время. Она не в состоянии говорить. Он пошел к Сэму, который рисовал в своей комнате, и кликнул Элвиса.

Они втроем пошли в сторону дома Льюина. Элвис пыхтел рядом; он понимал, что на нем нет поводка, значит, ему доверяют.

— Вам с мамой было плохо, да? — спросил Сэм.

— Ага.

— А мне не было, и Элвису тоже.

— Да. Верно.

— А почему вам с мамой было плохо? Вы съели что-то грязное?

Сэм знал, что если подбирать с пола грязные вещи и есть их, то заболеешь. Элвису можно было это делать, потому что он был такой крепкий, просто чугунный, ему все было нипочем. Но люди — другие.

— Вы ели что-то с пола? — настаивал Сэм. Он всегда должен был точно выяснить, что именно неправильно.

— Нет.

— А. — Сэм был как будто разочарован.

— Сэм, а ты, случаем, не?..

Что именно? Расчленял овец? Жег предохранители? Прятал разлагающиеся куски животных?

— Сэм, — попробовал он начать сначала, — ты не играл в погребе?

Сэму запрещалось спускаться в погреб — если там с ним что-то произойдет и он не сумеет вылезти, может случиться так, что они никогда его не найдут.

— Нет.

— Это серьезно. Играл?

— Нет.

— Хорошо.

В Сэме можно быть уверенным, подумал Джеймс, что на прямой вопрос он даст прямой ответ.

Они подошли к дому Льюина. Элвис сразу же побежал к сараю, обнюхал его и начал скрестись в дверь. Дверь в дом была не заперта. Джеймс отворил ее и крикнул:

— Льюин? Можно к тебе?

Из темноты дома появился Льюин. Он выглядел жутко.

— Ты в порядке? У нас с Дель этой ночью болел живот, и я подумал, не было ли... у тебя... чего-нибудь...

Он замялся. Спрашивать было явно ни к чему.

— Да. Мне было не очень хорошо. Мы что-то не то съели, да?

— Наверное, да. Морозильник не в порядке.

Льюин посмотрел на Элвиса, который присел у двери сарая, потом лег, притворился мертвым, постонал, поскулил, чего-то вымаливая.

— Извини, правда.

— Что это было?

Джеймс услышал в голосе Льюина злость.

— Ежевика.

— Ежевика? Да ну? А я подумал, что это та штука, как она называется? Острая такая?

— Чили. Нет, мы решили, что это из-за этих проклятых ягод!

Он постарался представить дело как мелкое недоразумение. Бывает иногда.

— Мы оба хотели перед тобой извиниться.

— А как миссис Туллиан?

— Дель? О, да, да, с ней все в порядке.

— Точно?

Джеймс поймал его взгляд и не смог притвориться, что не понял вопроса.

— Ну, ей немного нездоровится.

— Да. Так я и думал. — Льюин отвернулся, потом снова посмотрел на Джеймса. — Ну, пройдет.

— Да. Прости, Льюин. Надеюсь, ты все равно будешь заходить к нам.

— Ну да... — Льюин моргнул и посмотрел на Сэма, — а ты как, поросенок?

— Хорошо. Потому что я не ел ежевику. И Элвис не ел. Элвис однажды болел, когда еще был щенком. Он съел мертвую птицу, а в ней были червяки.

— Сэм!

— Жили внутри нее.

— Сэм. Хватит!

Сэм явно расстроился, но замолчал. Ему хотелось рассказать Льюину о том, как червяки съели птицу и птица на самом деле не умерла, она превратилась в червяков, а червяки превратились в мух, так сказал отец, а потом птицы съели мух, а потом...

— Ладно, Льюин. Заходи в любое время. Мы не будем заставлять тебя ничего есть. Обещаю.

Льюин, улыбнувшись, отвернулся.

— Договорились.

Он смотрел, как они уходят.

— Скажите миссис Туллиан, я желаю ей поскорей выздороветь, — крикнул он им вслед.

9. Глупость

Адель прищурилась и посмотрела на картину. Там что-то было, на заднем плане, за голым деревом. Сначала ей показалось, что это часть дерева, но чем внимательнее она приглядывалась, тем очевиднее становилось, что это человеческая фигура.

Это была крупная картина, большой пейзаж. Должна была стать одной из центральных работ выставки. Широкие холмистые поля. Тяжелое белесое небо. Повсюду на холмах бродили овцы, маленькие белые шарики. Группа овец на переднем плане смотрела с холста прямо вперед бусинками всезнающих черных глаз. Она постаралась, чтобы овцы отличались друг от друга, изображала их под разными углами, в разных позах, но выражения их морд ее тревожили — как она ни старалась, выражения всегда получались одинаковыми, ни мертвыми, ни живыми, а чем-то средним, внимательными, жадными, бдительными, но странным образом безразличными, как будто окружающий мир их никак не трогает.

Но они, казалось, были чем-то напуганы. Уши стояли торчком, носы втягивали воздух — нет ли опасности. Одна овца чуть приподняла переднюю ногу, как будто собиралась ею топнуть. Крупные планы овечьих голов Адель расположила по всей ширине картины, и полукруг внимательных глаз рассматривал зрителя. Лишь одна овца позади группы, расположенной на переднем плане, смотрела в сторону, на дерево, что стояло в дальнем конце поля. Она-то и заставила Адель обратить внимание на это дерево.

Адель сделала шаг назад и посмотрела еще раз. Точно. Кто-то прятался за этим деревом; она видела макушку и часть плеча. Что он там делает?

Адель никогда не изображала людей. Она не знала почему, но помещать людей на холст ей совершенно не хотелось, она начинала чувствовать за них какую-то ответственность. В любом случае, что могло человеку понадобиться на ее безлюдных, пустынных пейзажах? Она вспомнила фильм о полете на Луну. Комичные люди-шары плавают по ужасному мертвому бесконечному пространству из пыли и камня. Они напугали ее до полусмерти. Люди не должны находиться в таких местах. Точно так же они не должны находиться и в ее пейзажах. Такие картины не способны поддержать человеческое существование. Тут могут выжить только овцы, подумала она. И все же, несомненно, кто-то там был. За деревом прятался первый человек. Однажды она видела картину, на которой был изображен Адам, прячущийся от гнева Божьего в райском саду. Она имела в виду его? Но автор той картины представил Адама жалким, запуганным, съежившимся от ужаса существом. Ее человек прятался, но не страх был тому причиной. Он что-то замышлял.

Адель закурила. Она почти не выпускала сигареты изо рта, отчасти чтобы не чувствовать запаха. Ее новый натюрморт состоял из шприца и мяса. Мясо уже было не просто несвежим, не просто пованивало, оно ушло в иной мир — в мир полного разложения и распада. Оно протухло. Адель ткнула кусок кистью (один из пластов мяса передвинулся в сторону) и подумала, что запах не очень приятный. Когда она уходила, то запирала дверь в студию, поскольку была уверена, что в противном случае Джеймс обязательно пришел бы сюда со своими мусорными пакетами и хлоркой. Столько глупой суеты из-за какого-то куска тухлого мяса. Откуда она могла знать, что морозильник сломался? Она что, какой-нибудь долбаный механик? Это Джеймс у нас вроде на все руки мастер.