Мария Чурсина - Проклятье

— Глупости! Они поверят. Мы не такие уж отвратительные обманщики, чтобы нам не верили.

— Да, — хохотнула Маша. — Я уже представляю статью в газете, знаешь. «Как выяснили наши корреспонденты, в институте обороны произошёл небывалый скандал. Одна курсантка, Даша Соколова (имя и фамилия изменены) возвела клевету на честнейшего преподавателя, всяческого героя и заслуженного…»

Сабрина толкнула её в бок.

— Прекрати.

Она села рядом, спиной к кровати, плечом касаясь Машиного плеча. По коридору протопала, хохоча, шумная компания. Скрипнула дверь — кто-то высунулся и посулил позвать коменданта. Хохот и голоса стали тише.

— В конце концов, — сказала Сабрина, застывшим взглядом испепеляя шкаф, — пусть просто снимут проклятье. Нам же не нужно, чтобы его казнили на главной площади. Пусть снимут, ведь они не имеют права оставлять тебя в беде, а уж потом мы посмотрим, да?

От горечи сводило скулы. Натужное веселье схлынуло, как море, оставив за собой бесплодную пустыню и трупы рыб. Маша закрыла глаза, открыла. Мир вокруг жил своей привычной жизнью, и его звуки заглушали звуки не-жизни. Тяжёлых шагов с подволакиванием она больше не слышала.

— Я ни к кому не пойду.

Сабрина усмехнулась:

— Я пойду.

Миф приходил на лекции, но больше не смотрел в её сторону, хоть Маша всегда садилась за первую парту. Ей казалось, даже сядь она прямо за кафедру, Миф всё равно сделает вид, что её не существует. Она тщательно конспектировала все его слова, каждое слово — аккуратным почерком, и основные термины — красной ручкой. И не к чему было придраться. Но Миф и не пытался. За первую же срезовую контрольную она получила высший балл — и ни пометочки на полях, хотя у остальных замечаний было предостаточно, даже у Сабрины.

Дни тащились, медленные и тяжёлые, как пятьсот-весёлые поезда. Каждый пах крепким чаем и ветром с реки. В одну из суббот Маша не выдержала и села на тридцать шестой автобус. У неё при себе снова ничего не было, и она убеждала себя, что даже складной ножик взяла случайно — он валялся на дне сумки неделями, и периодически она видела его, когда доставала тетрадки. Теперь у неё не осталось даже ключей.

Заброшенная стройка была на самом краю города, где пейзажи из высоток медленно перетекали в трёхметровые заводские заборы. Невозведённый дом в два с половиной этажа торчал посреди пустыря. Каркали антрацитовые вороны — каждый величиной с небольшую собаку — и не разлетались, когда приближалась Маша. Она увидела совсем свежий собачий труп — рыжая дворняга лежала в кустах, голова валялась тут же — вывалив язык между жёлтых клыков. Вороны прыгали вокруг неё, но не подходили.

Все окна на первом этаже закрывали ржавые решётки, вероятно, такие же старые, как и сама стройка. Единственный незамурованный проём закрывала железная дверь и навесной замок, ржавый и негодный свиду, но основательный. Это Маша знала наверняка.

Она обошла стройку вокруг, разводя в стороны одревесневевшие стебли чертополоха. Под ногами хрустела кирпичная крошка. Окна второго этажа смотрели на мир кусочками голубого неба — над ними почти не осталось перекрытий, и в них не было решёток. Но туда она не смогла бы забраться.

Вороны прыгали вокруг и разевали костяные клювы. Маша вздрагивала каждый раз, когда птицы с шумом вылетали из зарослей. Других входов в здание не нашлось, тогда она бросила сумку рядом с большими окнами, села на кирпичный выступ. Здесь она почти ничего не ощущала, только непривычный для стройки запах — смесь сырой земли и жжёных листьев. Здесь не было привычного для заброшенных жилищ мусора. Вороны прыгали в двух шагах. Вдалеке шумела трасса.

— Здравствуй, — сказала Маша и разом перестала слышать ветер и автомобили. Её втянуло в обморочную тишину стройки. — Помнишь меня? Я уже приходила.

Она судорожно вдохнула, как будто собиралась нырять. Вороны прыгали тут же и блестящими глазами смотрели на Машу.

— Ты слышишь? Подай знак, если слышишь меня.

Маша закрыла глаза. «Не оборачивайся», — орал здравый смысл. Большие окна за её спиной задышали трупным смрадом. Вороны с шумом и карканьем поднялись в воздух и закружили, не решаясь опуститься на землю.

— Выходи, — сказала Маша. — Я помогу тебе выйти. Выходи и иди за мной.

Послышался шорох — как будто ветер протащил по земле ворох листьев. На ощупь она нашла молнию на сумке, дёрнула её. На самом дне в углу валялся раскладной ножик. Открыла слезящиеся глаза и увидела свою ладонь: белую, как бумага, с полузажившим шрамом наискосок. Резать снова было в три раза больнее, чем впервые. На лезвие застыли пятна. Вот удивилась бы Сабрина, найди она безобидный перочинный нож, не годящийся даже для нарезания хлеба.

Маша стряхнула капли крови на примёрзшую землю. Ощущение чужого присутствия стало таким явным, что заныла спина.

— Выходи, — повторила Маша и поднялась.

«Не оборачивайся», — взвыл внутренний голос. Вороны кружили в небе — чёрные кресты на голубой простыне.

Она постояла, сжав руку в кулак, чтобы немного утихомирить кровь, и обернулась: в оконных проёмах никого не было. Полумрак и кирпичная кладка стен, потолки из бетонных плит. Чёрные решетки. Кровь никак не останавливалась, и пальцам стало мокро. Маша разжала руку, собираясь лезть в сумку на носовым платком. И тут между прутьями решётки она увидела его.

Человеческое существо в ней сжалось от страха, хотело закричать и не смогло. Хотело побежать и не шевельнулось. Прошла тяжёлая секунда. Маша подняла глаза: птиц в небе больше не было.

Она пила таблетки горстями, почти ничего не ела и на лекциях спала с открытыми глазами. Ляля носила ей конспекты — сделать копию. Сабрина за двоих рисовала таблицы и графики.

Днём и ночью горела подсветка института, потому что день мало чем отличался от вечера. Поздняя осень ударила морозами и прибила к земле сухую траву. Миф делал вид, что Маши не существует, а она так часто смотрела на его номер в своей телефонной книге, что однажды не стерпела.

Голос Мифа был усталым. Странно, что он вообще поднял трубку. Мог бы и не поднимать.

— Ну и что ты творишь?

— Я? — испугалась Маша.

— Зачем моталась к стройке? Или я непонятно выразился, когда приказал тебе сидеть на месте?

Она замолчала — Миф всё знал, и от этого Маше сделалось стыдно, будто она лазила в буфет за вареньем и разбила банку.

— А вы меня бросили.

— Привыкай, — сказал он, помедлив, — в этой жизни рассчитывать можно только на самого себя. Никто другой тебя не спасёт.

Она помолчала ещё и бросила трубку.

Ночами она почти не спала — слушала не-человеческие шаги в пустых коридорах. В душевой выли трубы. Сквозь плотные шторы просвечивались пляшущие тени. Скоро они должны были прийти — всё трое. У Маши было уже не так много сил, но от отчаяния она надеялась, что этого хватит. Она угасала. Что делать потом, она не знала.