Сьюзан Хаббард - Иная

Новый тоник на вкус оказался гораздо крепче, и после первой же ложки я ощутила прилив незнакомой энергии. Но спустя час снова стала равнодушной и вялой.

Наверху у нас весов не было. В подвале наверняка имелись одни, но мне не хотелось вторгаться во владения Рут. Я знала, что худею хотя бы по тому, как сидела на мне одежда. Джинсы сделались мешковатыми, а футболки казались на размер больше. Примерно в это время у меня прекратились месячные. Спустя несколько месяцев я поняла, что это была анорексия.

Мы с Деннисом продирались сквозь квантовую теорию. Я слушала его, не задавая вопросов. В какой-то момент он прекратил лекцию.

— Что стряслось, Ари?

Я заметила, что в его рыжих волосах уже появилось несколько нитей серебра.

— Ты когда-нибудь думал о смерти?

— Каждый день.

— Ты папин лучший друг. — Я прислушивалась к своим словам, гадая, куда они заведут. — Но ты не…

— …не такой, как он, — закончил он за меня. — Знаю. Жалко, да?

— Ты хочешь сказать, что хотел бы стать таким?

Он откинулся на спинку стула.

— Да, разумеется, хотел бы. Кто бы отказался от возможности жить вечно? Но я не уверен, что он одобрил бы то, что я говорю это тебе. Ты еще как бы…

Он замялся. Я закончила его фразу:

— …не там.

— Что бы это ни означало, — ухмыльнулся он.

— Это значит, что мне предстоит выбирать. Вот что он мне сказал. Но я еще не знаю как.

— Я тоже не знаю, — вздохнул Деннис. — Прости. Уверен, ты разберешься.

— Он тоже так говорит.

Была бы у меня мама, чтобы дать мне совет. Я скрестила руки на груди.

— Кстати, где он? На какой-нибудь важной конференции по крови? Тогда почему ты тоже не поехал?

— Он в Балтиморе. Ездит туда каждый год. Но кровь тут ни при чем. Это имеет какое-то отношение к клубу или обществу, или как там они себя называют, поклонников Эдгара Аллана По, — Деннис покачал головой и снова открыл учебник по физике.

Мы закончили уроки, и я в одиночку занималась йогой (Деннис рассмеялся, когда я предложила ему присоединиться), когда услышала стук дверного молотка. Это был старинный бронзовый молоток в виде головы Нептуна, но прежде я редко слышала, чтобы им пользовались, — в основном это делали ряженые на Хеллоуин, чьи ожидания быстро таяли.

Открыв дверь, я обнаружила на крыльце агента Бартона.

— Доброе утро, мисс Монтеро.

— На самом деле уже за полдень.

— И впрямь. Как вы себя чувствуете нынче?

— Нормально.

Будь рядом отец, я бы ответила «спасибо, хорошо».

— Прекрасно, прекрасно. — На нем было пальто из верблюжьей шерсти поверх темного костюма, глаза красные, однако взгляд бодрый. — Ваш отец дома?

— Нет.

— К которому часу вы его ждете? — Он улыбался, как будто был другом семьи.

— К пятнице. Он на конференции.

— На конференции. — Бартон покивал. — Передайте ему, что я заходил, если вам не трудно. Попросите его перезвонить мне, когда он вернется. Пожалуйста.

Я пообещала и уже собиралась захлопнуть дверь, когда он спросил:

— Скажите, вы, случайно, ничего не знаете о киригами?

— Киригами? Вы имеете в виду вырезание из бумаги?

Отец научил меня киригами сто лет назад. Сложив бумагу, делаешь несколько крохотных надрезов, затем разворачиваешь — и получается картинка. Это единственная форма художественного творчества, которую он, по его словам, выносил, потому что оно было симметрично, да и пользу могло приносить.

— Очень искусное вырезание. — Агент Бартон продолжал кивать. — Кто научил вас ему?

— Прочла. В книжке.

Он улыбнулся и распрощался. Думал он при этом следующее: «Спорим, ее старикан кое-что смыслит в вырезании».

В тот вечер ужин готовил Деннис: вегетарианские такос[19] с начинкой из соевого мяса, и хотя мне очень хотелось, чтоб они мне понравились, этого не произошло. Я попыталась улыбнуться и сказать, что не голодна. Он заставил меня принять две чайные ложки тоника и всучил мне несколько завернутых в полиэтиленовую пленку «протеиновых батончиков» домашнего изготовления.

Когда он волновался, его лицо темнело и краснело.

— Ты подавлена, — сказал он, — и это неудивительно. Но это пройдет, Ари. Ты меня слышишь?

— Слышу. — От вида сыра, тающего на горячем вязком соевом фарше у меня в тарелке, меня мутило. — Я скучаю по маме.

Очередное незапланированное высказывание. Да, можно скучать по тому, кого никогда в жизни не видел. Интересно, у меня был очень виноватый вид?

— А что случилось с мальчиком, с которым ты встречалась? Майкл, кажется?

— Майкл. Он брат Кэтлин.

А вот этого он явно не знал. Уверена, я никогда о нем не упоминала.

— Сурово.

Он откусил большой кусок лепешки, капнув себе на рубашку томатным соусом. Раньше это могло показаться мне смешным.

— Почему бы тебе не пригласить его как-нибудь в гости? — предложил Деннис, не переставая жевать.

Я сказала, что, может, так и сделаю.

Когда я в тот вечер позвонила Макгарритам, никто не снял трубку. На следующее утро я повторила попытку, к телефону подошел Майкл.

Нельзя было сказать, огорчен он или обрадован моим звонком.

— Все более-менее, — сказал он. — Репортеры по большей части от нас уже отстали. Маме по-прежнему худо.

— Хочешь ко мне в гости?

Я слышала, как он дышит. Наконец он сказал:

— Лучше не надо, — снова пауза. — Но я бы хотел увидеться с тобой. Ты можешь приехать сюда?

После очередного бесполезного урока физики (Деннис предпочитал заниматься со мной по утрам, чтобы иметь возможность отправляться в колледж после обеда) я поднялась наверх и посмотрела на себя в зеркало. Зыбкое отражение не впечатляло. Одежда болталась на мне, как на вешалке.

К счастью, на Рождество (которое мы отметили еще более скромно, чем всегда) я получила новую одежду. Огромная коробка с торговой маркой «Дживс энд Хоукс» была водружена на мою скамеечку в гостиной. Внутри лежали строгие черные брюки и жакет, четыре красивые блузки, носки, белье, даже туфли ручной работы и рюкзачок. Я была слишком не в духе, чтобы примерить это до нынешнего момента. Все подошло идеально. В обновках тело выглядело гибким и не слишком тощим.

Чувствуя себя вполне презентабельной, я пустилась в долгий, утомительный путь к дому Макгарритов. Было не очень холодно, чуть выше нуля, потому что снег под ногами превратился в кашу, а сосульки под крышами домов медленно капали. Небо было все того же мертвого серого цвета, что и всегда, и я осознала, как устала от зимы. Иногда трудно себе представить, почему люди выбирают жить в тех местах, где живут, и почему кто бы то ни было вообще мог выбрать Саратога-Спрингс. В тот день я не находила в нем ничего оригинального или живописного, только ряд за рядом все более обшарпанные дома, с облезающей краской, в оправе из грязного снега и безотрадного неба.