100 легенд Токийского кафе призраков - Джулиан Седжвик
– Может, не стоило тебе все это выкладывать… – встревоженно пробормотал Хироси.
– Сделанного не воротишь. Держу пари, завтра с тобой все будет в порядке. И послезавтра, и послепослезавтра.
– Ага, – кивнул Хироси. – Мне уже лучше просто оттого, что выговорился.
Он посмотрел на отель:
– Ну что, вернемся?
– И вообще, – улыбнулась Нодзоми, – даже если Ханна и правда Юки-онна, может, ей просто надоело быть Снежной женщиной и она решила покончить с жизнью в холоде? Хочешь, покажу карточный фокус?
* * *
Они вернулись на вечеринку. Ханна крепко обняла Хироси. Вместе они подняли еще один тост за Нодзоми, и…
…и ничего страшного не случилось.
Прошел день, неделя, месяц. Хироси постепенно расслабился и стал понемногу забывать о той истории.
Одним зимним утром, где-то через год после вечеринки, пара получила открытку от Нодзоми. На картинке были изображены безмятежные зеленые холмы, а на обратной стороне подруга написала им весточку из деревушки в Центральном Уэльсе.
Хироси внимательно прочитал ее, не выходя из гэнкана. Потом показал открытку Ханне.
Дорогие друзья, – значилось там. – Все хорошо. Не волнуйся, Хироси, я все проверила! Живи настоящим. Пусть оно будет долгим и счастливым.
Берегите себя. Нодзоми.
Ханна улыбнулась:
– Она рассказала мне о вашей прогулке той ночью. Ну, во время прощальной вечеринки.
Хироси вздрогнул от удивления:
– Да?
– Угу.
Сердце глухо загрохотало в груди Хироси. Как гром в горах.
– И?
Ханна смерила его долгим пристальным взглядом. А потом мягко положила ладонь мужа себе на живот:
– Давай напишем ей о прибавлении в нашем семействе…
11
Цветы для призраков
Давным-давно, мукаси-мукаси, жила-была девочка по имени Каори. Родилась она в маленькой деревеньке на северо-восточном побережье Японии. Да там, по счастью, и выросла, в отдалении от больших городов, которые к концу Второй мировой войны оказались разрушены. Токио сгорел дотла, а Хиросима и Нагасаки сгинули в волне белого жара и огромных вздымающихся радиоактивных облаках.
Даже местный порт в Камаиси обстреляли с корабля. Но трехлетняя Каори играла в безопасности на улочках крохотной деревни или на берегу, где зачарованно слушала бесконечный шум прибоя. Она была слишком маленькой, чтобы понимать, что значит капитуляция, о которой по радио говорит император; чтобы догадываться, что представляет собой американская оккупация. Даже сосущая пустота в животе просто сделалась для Каори частью нормальной жизни. А к семилетию девочки самое страшное уже было позади: началось восстановление.
Из армии семье Каори передали костяшку мизинца – все, что осталось от отца девочки. Кость со всеми почестями поместили в семейное захоронение на небольшом кладбище, расположенном на пригорке около деревни. Каждый Обон Каори с мамой мыли могилу под пение хигураси в душном мареве. Девочка и женщина зажигали благовония и оставляли угощения и для предков, и для отца Каори, а ее мать говорила с его надгробием. Маленькая и худенькая Каори смотрела на парадное фото папы на семейном алтаре и представляла, как тот – может, до сих пор в военной форме и с сумкой связиста на плече – возвращается из страны, где погиб.
Вспомнить отца девочка не могла, поэтому ее воображение разгоралось, как пожар летом. Иногда папа представлялся ей добрым и спокойным, иногда злым из-за того, что умер, а иной раз превращался в обтянутый кожей скелет, как на фотографиях, которые она видела в газетах. Иногда во сне отец судорожно стучал по радиотелеграфу, отбивая что-то азбукой Морзе, и с мольбой смотрел Каори в глаза, почему-то не в силах вымолвить ни слова. Выглядел папа печальным, отчаявшимся, и каждый раз девочка просыпалась с ноющей болью в груди.
Об этих снах она никому не рассказывала. Каори только слушала, как мама что-то бормочет над могилой отца, а сама переводила взгляд на океан или горы…
– Мама, а где находится мир иной?
Та вздохнула:
– Понятия не имею. Может, в Бирме.
– А можно мне туда?
– В Бирму? Нет.
– Я имела в виду, в аноё. Мир иной. Повидаться с папой.
Мать девочки повернулась и крепко сжала Каори в объятиях:
– Не говори глупостей. Вообще никогда такое не говори. – Когда женщина отстранилась от Каори, все еще сжимая плечи дочери, в ее глазах стоял страх. – Они тебя услышат.
– Кто?
– Духи.
* * *
Может, Каори и не застала ужасы войны, но это не значило, что она ничего не знала об опасностях этого мира. Когда девочка играла на берегу и рвала цветы дикого шиповника, то понимала: с тех пор как страшное цунами унесло множество жизней, едва ли прошло двадцать лет. Мать неустанно напоминала ей об осторожности, добавляя:
– Если вдруг будешь на берегу и почувствуешь, что земля дрожит, беги со всех ног к горной тропинке. Поняла?
Хрупкое тельце Каори напрягалось, и она кивала. Затем девочка стряхивала с себя это чувство и спешила на берег – смотреть на волны и трепещущие на ветру вьюнки.
В школе у Каори было не очень много друзей. Хотя она играла в обычные игры и пела обычные песни, все равно часто оставалась одна и после занятий отправлялась на долгие прогулки. Эти прогулки уводили Каори в сторону от берега – к узкой дорожке, обвивавшей кладбище. Большинство могил выглядели ухоженными, а таблички с именами висели ровно. Но в дальней части погоста, в нескольких рядах от могил ее родных, у ограды жались позабытые, покрытые мхом камни. На некоторых надписей было совсем не разобрать, а на других угадывалось полустертое и едва заметное изображение Будды.
Насколько Каори могла судить, к ним никто никогда не подходил. Девочка грустила от одной только мысли о том, что никто не мыл эти надгробия, не оставлял еду для усопших и не заходил подумать о несчастных душах тех, кто там покоится. Однажды, когда ее мать, казалось, еще глубже погрузилась в раздумья перед семейным захоронением, девочка забрела в дальний угол кладбища и села на теплые камни сбоку от забытых могил. Сквозь тропинку пробивались очаровательные цветы синеглазки. Каори сорвала парочку и аккуратно пристроила их на ближайшем, самом маленьком надгробии. Затем сложила руки в молитве.
– Каори! Ты что творишь?! А ну кыш оттуда!
Голос матери хлыстом рассек воздух, и перепуганная Каори поспешила вернуться к семейной могиле.
– Не суйся туда, – горячо зашептала мама. – Это же муэмботокэ[44]. Никто больше не беспокоится об этих душах,
