Долгий путь на Бимини - Шаинян Карина Сергеевна
Слегка остыв, Карререс присел на крыльцо и задумался. Что он, собственно, собирался сказать Реме? Потребовать, чтобы она подтвердила его догадки, объяснила, как именно происходит колдовство? Попросить, чтобы станцевала у него на глазах? Спросить, почему она перестала это делать с тех пор, как на Бимини появились чужие, когда собирается танцевать вновь?
Карререс вспомнил жаркое смущение, охватившее Реме, когда она признавалась в любви к танцам, и едва не хлопнул себя по лбу. Теперь он знал, как помочь Бриду. Если и без того сгорающий от страсти капитан увидит танец хранительницы – он окончательно утратит контроль над собой. Но чем ответит ему Реме? Не угрюмая девочка, привыкшая к одиночеству, а жрица источника, подпитывающая его силы? Карререс торопливо просчитывал варианты. Капитан не сможет причинить вреда Реме – в этом доктор был уверен. Сам воздух Бимини охраняет эту девушку. Если вдруг предположение неверно – появление капитана прервет танец, вызовет у хранительницы досаду, смущение, злость, – но и только. Но если Карререс прав – танец не остановится; Реме вплетет в него капитана, и тот наконец обретет себя. А некоторое время спустя какая-нибудь юная девушка из индейской деревушки услышит зов…
Подперев голову ладонью, Карререс смотрел на озеро. Конечно, вряд ли сила источника исходит лишь от хранительницы, думал он. Да и вообще с действием воды не все было ясно. Надо будет провести несколько экспериментов. Попытаться расшифровать орнаменты – доктор был уверен, что ложе ручья украшено узорами не только для того, чтобы было чем полюбоваться. Надо будет расчистить дно, а затем нарисовать небольшую копию на дне обычного сосуда и посмотреть, что из этого выйдет. Надо будет… Карререс смотрел на озеро. Его поверхность была ровной, как зеркало, и лишь вдающиеся в озеро мостки нарушали безмятежную гладь. Мешок с подарками по-прежнему валялся на досках и выглядел уже так, будто пролежал там сотню лет. Карререс рассеянно подумал, что причал выглядит каким-то пустым, осиротевшим, и вновь сосредоточился на плане экспериментов.
Глава 24
– Шеннон, ты, кажется, хороший охотник? – спросил Карререс тем же вечером. – Умеешь выслеживать птицу и прочее в этом духе?
– Это я могу, – кивнул моряк. – Хотите дичи? Пожалуй, завтра на рассвете смогу что-нибудь раздобыть.
– Спасибо, Шеннон. Это было бы неплохо. А не мог бы ты достать мне свежее яйцо?
– Яйцо?
– Да, – Карререс показал пальцами небольшой овал. – Такое обычное птичье яйцо, вроде куриного.
– Бросьте, Барон, – вмешался Ти-Жак. – Знаю я эти яйца. Разбиваешь на сковороду, а из него вместо желтка дохлый птенец вываливается, склизкий, как тухлая лягушка, страх! Любому аппетит отобьет. Вот, помнится, застрял я на одном острове… Одни чайки, и тех не поймать. Приходилось ползать по скалам, собирать яйца. Они смердели так, будто их в бочке с прогорклым рыбьим жиром держали. Нет, ничего нет лучше доброй деревенской несушки, откормленной чистым маисом…
– Мне не для еды, – сухо ответил Карререс.
– А! – оживился Ти-Жак. – Что, вода ножичком не режется?
– Как это? – удивился Шеннон.
– Боцман шутит, – объяснил Карререс. – Вы, Ти-Жак, слишком умны, чтобы быть простым моряком.
– Так я и не простой, я боцман и старший помощник нашего несравненного капитана, – казалось, Ти-Жак брызжет ядом. – Кстати, что-то давно не видно нашей хозяйки. Похоже, Брид увел ее подальше, чтобы мы не слышали, как красавица раздает оплеухи…
– Так она уехала, – откликнулся Шеннон.
– Как это уехала? Куда? – насторожился Ти-Жак.
– Не знаю. В гости, может быть? Прибежала вся растрепанная, нос красный, глаза зареванные. Прыгнула в лодку – и ходу.
– Откуда ты знаешь? – вмешался Карререс. Его охватила беспокойство. Сиротливые мостки… Правильно – не хватало маленького каноэ.
Шеннон густо покраснел и вытащил из-под кучи мешков подзорную трубу.
– Вот, – сказал он. – Одолжил у кэпа. Купалась она, – объяснил он, пряча глаза.
– Да ты у нас не промах! – развеселился боцман. Шеннон принялся вяло отговариваться.
– Когда она уехала? – оборвал их доктор.
– Днем сегодня, после полудня.
– Дура! – в сердцах воскликнул Карререс и заходил по вытоптанному пятачку вокруг костра. Конечно, Реме и раньше покидала остров. Вполне возможно, хранительница просто решила развеяться… Карререс покачал головой, не веря сам себе. Вряд ли Реме, и так уставшая от постоянного присутствия людей, захочет увидеть кого-то еще. Он вспомнил сегодняшний разговор, последний выкрик Реме, и тревога охватила его с новой силой. – Упрямая дура, – повторил он тихо.
– Да что вы беспокоитесь, Барон? Проветриться решила, скоро вернется, – отмахнулся Шеннон.
– Будем надеяться, – мрачно ответил Карререс.
– Только вот… Что мы скажем капитану? – растерянно спросил Шеннон. – А кстати – где он?
Карререс раздраженно пожал плечами. Ти-Жак рассыпался в беззвучном смехе, тряся головой и притопывая.
– Бродит в горах, упиваясь страданиями? Бежал вместе с возлюбленной?
– Не, она одна была, – ответил Шеннон.
– Ты не представляешь, как хитры бывают женщины, – возразил Ти-Жак, делая серьезное лицо. – Впрочем, я тоже не думаю, что Реме прихватила с собой капитана. Кажется… он ей… – Ти-Жак задыхался от сдерживаемого хохота, – не очень нравится, а?
Он вытер проступившие слезы и уставился на Карререса покрасневшими глазами.
– Что ж ты, Барон? – с фиглярской укоризной произнес он. – Капитан так на тебя надеялся…
– Пусть подождет еще день-два, – ответил Карререс, пряча довольную улыбку. Ти-Жак скептически фыркнул, но говорить больше ничего не стал.
Брид пришел уже после полуночи, когда все спали. Он долго гремел посудой, переворачивая и роняя кружки, лил ром, раздувал костер, не прекращая изрыгать ругательства. Иногда Карререс открывал глаза. На багровом фоне тлеющих углей сутулый силуэт капитана напоминал огромную обезьяну: руки безвольно болтаются, всклокоченная голова с тяжелой челюстью клонится к земле. Доктор задремывал; перед глазами появлялось сердитое лицо Реме. Он говорил хранительнице: все, все будет хорошо, вот увидишь, ты только не бросай Бимини; и Брид, ставший вдруг очень маленьким, плакал: поздно, поздно.
– Барон! Проснитесь, Барон!
Карререс заворочался, выдираясь из абсурдного, непривычно яркого сна. Доктор странно чувствовал себя в последнее время: ему казалось, что он истаивает, как облако, – не исчезает, но расширяется настолько, что становится незаметен сам себе. Чем дальше, тем сильнее становился внутренний холод, – казалось, в промежутки между атомами, из которых сложен Карререс, врывается морозный ветер. При этом его телесное здоровье было хорошо, как никогда; чувства обострились, и даже старый шрам, полученный на дуэли еще в Мадриде и постоянно нывший от сырости, перестал напоминать о себе. Но сны и необычные ощущения смущали; разгадка наверняка таилась в его мозге, но Карререс чувствовал, что еще не готов искать ее.
Он открыл глаза. Солнце еще не встало; москитная сетка покрылась каплями росы, похожими в предрассветных сумерках на сероые опалы. За пологом маячила серьезная и довольная физиономия Шеннона. Видно, моряк уже хотел потрясти доктора за плечо, да никак не мог решиться. Карререс откинул полог, и Шеннон заулыбался:
– Принес я, – он сунул в лицо доктора охапку листьев и веточек.
Карререс потер глаза, окончательно просыпаясь, и вновь посмотрел на бесформенную кучу в руках Шеннона, пытаясь понять, чего хочет от него моряк. Ворох ветвей оказался гнездом. В нем, чуть прикрытые прелыми листьями, лежали три пестреньких, зеленовато-коричневых яйца.
– Выследил дикую курочку, – Шеннон гордо поднял над гамаком Карререса черную, отливающую металлической синью птицу с красным гребешком. – Теплая еще. Так что с яйцами делать? Я вас почему будить стал – вы же просили свежие…
– Да, – пробормотал Карререс и зевнул. Посмотрел на сияющего моряка, о чем-то раздумывая.
