Самая страшная книга 2023 - Оксана Ветловская
– Вы же говорили, это всего лишь санитарная операция?
Петроченко кивнул:
– Да. А что это, по-вашему?
– Вы же уничтожаете… Вы убиваете их повторно.
Петроченко пристально посмотрел в глаза старпому. Долго, не отводя взгляда.
– Это и есть санитарная операция. Мы всего лишь убираем за вами, Иван Ефимович.
Обвалился очередной пласт, обнажив новые темные прямоугольники. Иван Ефимович посмотрел вверх. Будут еще. Он знал, что за ними появятся другие ямы, заполненные мертвецами. А потом – новые и новые.
Из воды, как поплавок, вынырнул один из трупов. Он был словно высушен и будто из-под пресса, но лицо – лицо сохранилось полностью. Густая темная шевелюра, белая – до сих пор белая! – рубаха и бледно-розовые, в аляповатый цветочек, подштанники.
Иван Ефимович зажмурился.
3 ноября 1937 года, поселок Колпашево, Нарымский округ
Хотелось зажмуриться. Но Иван понимал, что нельзя. Не положено.
Промахи случаются. Особенно у новичков. Для того и выдают запасной патрон. Один запасной патрон на десять приговоренных. Один раз из десяти можно промахнуться.
Можно. Но как же трудно, когда человек, в которого ты стреляешь, вдруг все понимает. Он идет по дощатому настилу якобы в баню. Но там, в конце пути, никакой бани нет и никогда не было. Там только яма, яма с мертвецами. И вот ты стреляешь из укрытия, стреляешь близко, наверняка – и он умирает, так ничего и не поняв. А если промахнешься, если он обернется, если взглянет тебе в глаза…
Иван промахнулся. Человек на настиле вздрогнул, сгорбился и медленно, очень медленно стал оборачиваться. Густая черная шевелюра, ярко-белая рубашка, выделяющаяся в полумраке двора, и эти дурацкие розовые в цветочек подштанники. Наверное, их смастерила жена, перешила из старого платья или наволочек…
Иван оборвал эту мысль. Не думать, не думать о тех, кто по ту сторону прицела. Есть запасной патрон, и второй выстрел должен быть точным. Только бы он не закричал, только бы не заметался по двору – в таких попасть трудно. А еще один промах – и станет гораздо, во сто крат сложнее…
– А что, если я промахнусь дважды? – спросил Иван еще тогда, в первую неделю. Спросил у Сашки Карпова, того парня, что когда-то встречал его у парохода.
– А на этот случай, Ваня, есть особый порядок действий. Петля и мыло.
Иван затряс головой:
– Я не смогу…
– Сможешь. Патроны – штука ценная, и мы должны экономить их для нашей Родины, а не тратить на врагов народа и прочее отребье. Да не тушуйся, Ванька, – он толкнул его в плечо, – тебе даже понравится. Вот мы с ребятами как-то…
И он подробно, во всех скабрезных деталях рассказал, как они тренировались на молодой парочке влюбленных, которых привели на расстрел, но пообещали помиловать, если те на глазах у надзирателей совершат половой акт со связанными руками. Пара сделала все, что им приказывали, а сразу после обоим на шеи накинули петли и задушили.
Иван до сих пор ни разу не использовал петлю, хотя она была приготовлена. И сейчас, глядя на оборачивающегося мужика в розовых подштанниках, он мысленно молился, чтобы и в этот раз его пронесло.
Мужчина обернулся. Мужчина поднял глаза и увидел, откуда стреляли. Он все понял. Он не стал метаться или убегать, не стал плакать или просить пощады. Он выпрямился во весь рост и взглянул в лицо смерти, спокойный, гордый и даже величественный, несмотря на свои нелепые подштанники.
В этот раз Иван не промахнулся.
1 мая 1979 года, город Колпашево, Томская область
Дом не изменился ничуть. Все те же ковры, сервант, хрусталь, телевизор, часы с кукушкой и кресло-качалка. Нина Павловна профессиональным взглядом пыталась найти отличия от картинки, которую сохранила память, – и не находила. Все осталось на своих местах – точно в таком же порядке, как и вчера, в их первый приезд.
Только место хозяина за столом пустовало. А с потолка тянулась петля. И старик, неподвижно висящий в ней, был больше похож не на человека, а на предмет. На неодушевленный пыльный мешок.
– Очки, – сержант Григорьев кивнул на повешенного.
Нина Павловна посмотрела в лицо старику. Да, он был в тех же очках с толстыми линзами, что и вчера.
– Кто же, собираясь вешаться, наденет очки? – спросил Григорьев.
Нина Павловна хмыкнула. Сержанту явно не терпелось чем-то заняться – они в доме уже час, а ничего не происходит.
– Сходи-ка опроси соседей. Может, кто что видел.
Фотограф закончил снимать. Тело сняли с веревки, но не удержали – и старик завалился на пол. Ушков достал перчатки, неторопливо надел их и присел на корточки у мертвеца.
Все молчали. За окном ходил от дома к дому Григорьев, стучась в соседские двери. Он лучезарно улыбался, будто на променаде в санатории, а не на выезде с трупом.
– Посмотрите-ка, товарищ следователь.
Нина Павловна присела к судмедэксперту. Он аккуратно повернул голову старика. Открылась морщинистая шея в синяках и с багровым следом от веревки. Хотелось поморщиться, отвести взгляд, но нельзя давать слабину. Такая уж это работа. И не думать, не думать о том, что еще вчера она прямо здесь разговаривала с этим человеком.
– Видите? – Ушков приложил свою ладонь к пятнам на шее. – Вот здесь – след от большого пальца, тут – средний, мизинец. Почти совпадает, да?
Нина Павловна неуверенно кивнула. Подняла взгляд на эксперта:
– Вы хотите сказать, что он был не повешен, а задушен? А потом его, уже мертвого, повесили? Инсценировка?
Ушков встал, стянул одну за другой перчатки и только после этого ответил:
– Я, товарищ следователь, пока ничего не хочу сказать. Сделаем вскрытие и все увидим.
– Хорошо. Тогда ждем, дело не закрываем.
Дверь хлопнула, и в дом почти ворвался Григорьев, возбужденный и довольный, как пес после прогулки.
– Есть свидетель!
Свидетелем оказалась сухонькая старушка из дома напротив. Родилась она, судя по всему, еще до революции, хотя точный возраст ее так и не смогли выяснить – сама она не помнила, а паспорт искала четверть часа, пока Нина Павловна не махнула рукой и не разрешила записать данные со слов.
– Так кого вы видели, Татьяна Михайловна?
– Кого-кого… Игната и видела. Пришел к Лешке, ходил-ходил вокруг дома…
– Игнат? Что за Игнат? И примерное время не помните?
Старушка сбилась, замолчала. Поскребла седые волосы.
– Ну как время… Ну вот как, значит, я суп-то поставила, в окошко гляну – ходит.
– Хорошо. Ходил у дома, а что потом произошло?
– Потом в окошко стучал к нему, Игнат-то. Стукнет-стукнет, ждет. Еще стукнет – опять ждет. А Лешка-то – он того… Ни гугу… Не открывает, не выходит.
– Так-так.
– Ну вот, значит. Потом я
