Дин Кунц - При свете луны

Когда Дилан осознал, что полностью контролирует и свои действия, и свое тело, он совершенно успокоился. Его перестало трясти. Зубы разжались, челюстные мышцы расслабились. Ощущение срочности ушло, биение сердца замедлилось, оно уже ухало не так сильно, поэтому он мог не опасаться, что аорта может разорваться. Змей ужаса распустил свои кольца, обвивавшие позвоночник, укусил собственный хвост и сожрал себя.

Дилан стоял на верхней ступени лестницы, у темного коридора, отдавая себе отчет в том, что может повернуть назад, понимая, что вместо этого пойдет вперед, но не знал почему, да в тот момент и не хотел знать. По складу своего характера он не был храбрецом, родился не для того, чтобы воевать на полях сражений или патрулировать кишащие преступниками улицы. Героизм восхищал его, но сам он героем себя не видел. И хотя мотивация оставалась для него загадкой, он разбирался в себе достаточно хорошо, чтобы с уверенностью заявить: действовал он не из самоотверженности. Дилан собирался идти вперед, потому что интуитивно чувствовал: отступление не в его интересах. Поскольку он еще не мог полностью анализировать ту странную информацию, которую получал благодаря сверхъестественному восприятию, логика подсказывала, что целесообразно полагаться на инстинкты, а не на благоразумие.

Розовый свет добирался только до площадки между первым и вторым пролетом лестницы. Темный коридор, куда лежал путь Дилана, освещался, и то чуть-чуть, светом лампы за дверью, приоткрытой менее чем на полдюйма, по правую руку от него.

Насколько он мог видеть, наверху располагались три комнаты: освещенная лампой, в конце коридора, еще одна по правую руку, ближе к нему, и последняя, единственная по левую руку.

Когда Дилан сделал три шага к первой двери справа, страх вновь прокрался в него, но уже страх, который поддавался контролю, страх пожарного или полицейского, но никак не тот ужас, который он ощущал на кухне, в коридоре первого этажа, на лестнице.

Психический след человека, которого он искал, оставался на ручке. Дилан едва не убрал руку, но интуиция, его новая лучшая подруга, подсказала, что дверь нужно открыть.

Тихонько скрипнула собачка, потом старые петли. Матовое стекло окна окрашивал красновато-желтый свет уличного фонаря, с прожилками теней от веток оливковых деревьев. Света хватало, чтобы понять, что он попал в ванную.

Дилан проследовал ко второй комнате справа, к полоске яркого света, которая прорвалась в полудюймовую щель между приоткрытой дверью и косяком. Инстинкт и здравый смысл не позволили ему прижаться глазом к узкой щели, потому что к световому лезвию мог присоединиться настоящий нож и воткнуться в подглядывающий глаз.

Взявшись за ручку, Дилан понял, что нашел логово больной души, которую искал, ибо психический след на ручке был куда сильнее всех встретившихся ему. Этот психический след шевелился под его ладонью, как сороконожка, дергался, извивался, и Дилан знал: по другую сторону двери – колония Ада, созданная во владениях жизни, а не смерти.

Глава 16

Переступив порог двери черного хода, Марджори вспомнила про принесенный из ресторана обед, который оставила на столике у плиты, и изъявила желание вернуться на кухню и забрать пакет, «пока чизбургер еще теплый».

С терпением гигантской птицы или другого учителя из программы «Улица Сезам», объясняющей значение нового слова ребенку, чью способность сосредоточиться не повысила лошадиная доза «Риталина»[22], Джилли убедила женщину не менять направление движения, поскольку теплый чизбургер не доставит ей удовольствия, если она умрет.

Судя по всему, от Дилана Марджори услышала только общее, неопределенное предупреждение, он не сказал ей, что может случиться: взорвется четырехконфорочная газовая плита или землетрясение превратит дом в груду руин, которые так любят показывать по телевизору стервятники-репортеры из новостных программ. Тем не менее, в свете недавних событий, Джилли относилась к чувству предвидения Дилана очень серьезно, пусть он и не указал ничего конкретного.

Используя веселый разговор и хитрость Большой Птицы, Джилли удалось вывести Марджори за дверь, после чего обе женщины пересекли заднее крыльцо и добрались до лестницы, которая вела во двор.

В этот самый момент пожилая женщина, используя свой немалый вес, совершила удачный маневр, максимально прижав резиновые подошвы своих туфель к покрытому краской полу, увеличив тем самым трение и застыв, как скала, сдвинуть которую могли лишь два десятка лошадей.

– Курочка, – она предпочла не использовать длинное, полнообеденное имя, – он знает насчет ножей?

– Он – это кто?

– Твой парень.

– Он не мой парень, Мардж. Уж не знаю, с чего вы это взяли. Он не в моем вкусе. Какие ножи?

– Кенни любит ножи.

– Какой Кенни?

– Кенни-младший, не его отец.

– Ох уж эти дети. – Джилли по-прежнему пыталась сдвинуть женщину с места.

– Кенни-старший в тюрьме, в Перу.

– Печально, – Джилли прокомментировала как невзгоды, свалившиеся на голову Кенни-старшего, так и безрезультатность своих попыток заставить Марджори спуститься по лестнице.

– Кенни-младший – мой старший внук. Ему девятнадцать.

– И ему нравятся ножи, да?

– Он их коллекционирует. Очень красивые ножи, некоторые из них.

– Так это хорошо, Мардж.

– Боюсь, он вновь подсел на наркотики.

– Ножи и наркотики, да? – Джилли принялась раскачивать Мардж, чтобы нарушить сцепление резиновых подошв и пола и сдвинуть пожилую женщину с места.

– Я не знаю, что делать. Не знаю. На наркотиках он становится безумцем.

– Безумство, наркотики, ножи, – Джилли собирала воедино элементы головоломки Кенни, нервно поглядывая на открытую дверь кухни, оставшуюся за спиной.

– Рано или поздно у него будет нервный срыв, – тревожилась Марджори. – Придет день, когда он переступит черту.

– Сладенькая, я думаю, этот день уже пришел, – заверила ее Джилли.

Не одна сороконожка, целый выводок, множество сороконожек копошились под ладонью Дилана.

В отвращении он не отдернул руку, потому что одновременно почувствовал на той же ручке след другого человека, хорошего человека. Понял, что человек этот, с добрым, отзывчивым, но переполненным тревогой сердцем, сейчас находится в логове дракона.

Осторожно открыл дверь.

Большая спальня посередине делилась на две равные части так четко, словно кто-то провел по полу толстую меловую линию. Разделение, однако, достигалось не маркировкой, а разительным контрастом интересов и характеров двух людей, которые жили в этой комнате.