Елена Логунова - Вкус заката

– Это просто удивительно, какая моя дорогая Зизичка чувствительная, прямо-таки экстрасенс! – оживленно рассказывала Софья Пална уже в трамвае. – Стоило мне утром вынуть из шкафа красное бомбейское платье, как она разлаялась – не остановишь! Ну, не хотела она, чтобы мы с ней сегодня в красное наряжались! Как знала, что это будет совсем некстати!

Я подавила желание узнать, какой экстравагантный наряд предполагался для четвероногой компаньонки щеголихи в алом бомбейском сари с кораллами – филиппинский саронг из краснознаменного плюша с рубинами?

По теме сверхъестественного собачьего чутья у меня нашелся другой вопрос:

– Софья Пална, скажите, а почему ваша Зизи так яростно облаивает Павла?

– Твоего фальшивого пирата с бриллиантовой серьгой? – Старушка поджала губы.

Я рассмеялась, оценив оригинальность и точность образной характеристики.

Павел и мне чем-то напоминал благородного разбойника – загорелым лицом, небрежной прической, пружинистой легкостью движений, опасно обаятельной улыбкой и цепким взглядом. Но я наивно полагала, будто очарование мужского коварства на ровесниц саблезубых тигров и мамонтов действовать не должно. Ан нет, Софья-то Пална, похоже, не осталась равнодушной к сексуальным флюидам моего нового друга! А еще клеймила позором распутницу Герофилу. Видимо, она сама не понимает, что Павел ей очень не нравится именно тем, что очень нравится. И не улавливает своим притупившимся слухом отчетливых ноток обиды и ревности в этом своем «твоего пирата». Моего, моего! Я от своей добычи никогда не отказываюсь.

– Этот твой Павел несколько дней назад нас с Зизичкой сильно напугал, – сердито объяснила Софья Пална. – Мы приходим в кондитерскую – он там, мы отдыхаем на лавочке – он садится на соседнюю, мы идем по улице – и он следом. Право, мы думали, что он нас преследует!

– Размечтались! – беззвучно хмыкнул мой внутренний голос.

– Вот Зизичка и облаивает его теперь всякий раз, как увидит!

– Значит, тем вечером, когда я впервые увидела вас с Зизи за стеклом кондитерской, собачка лаяла вовсе не на меня, а на мужчину позади? – сообразила я. – Конечно! Отпрянув от стекла, я наступила Павлу на ногу, значит, он не проходил мимо, а стоял у меня за спиной. Вот интересно, зачем?

– А зачем он все время крутится вокруг этого места? Я вижу его там по пять раз на дню! – Старушка пожала плечами. – Хотя, в отличие от нас с тобой, он не похож на человека, обожающего горячий шоколад и свежие булочки!

– Точно, Павел пьет двойной эспрессо без сахара, – машинально подтвердила я.

Наблюдения Софьи Палны и особенно напрямую следующие из них выводы мне не понравились. Я уже знала, что по причинам личного характера – в память об усопшей сестрице Эве – Павел чрезвычайно интересуется историей Герофилы. Его частые посиделки в кондитерской и прогулки вблизи ее скорее всего объясняются близостью отеля, где произошла трагедия. Павла притягивал к себе роковой «Ла Фонтен»! Вероятно, он искал способ туда попасть – и благополучно нашел его, заночевав у меня!

Я вспомнила, какой всплеск оживления вызвала у Павла информация о том, что я остановилась в отеле напротив, во время нашего первого ужина, и утвердилась в своем подозрении. Не я его соблазнила, а он меня использовал!

Эта мысль серьезно ухудшила мое настроение, так что в муниципальный морг я вошла с самым подходящим выражением лица – в неподдельной печали. Софья Пална, напротив, вновь пришла в приятное расположение духа.

Глядя на нее, я уже не в первый раз подивилась тому, что старикам бывает свойственно воспринимать уход из жизни других людей как свою моральную победу: вот, уже и тот умер, и эта скончалась, и тех уж нет, а мы все живы, значит, молодцы, круче многих, даже тех, кто был помоложе!

При этом ориентировалась моя спутница в городском морге на удивление хорошо. Да и служащий, который безотлагательно принял нас в маленьком кабинете на входе, поздоровался с Софьей Палной как с доброй знакомой.

– Анюта, знакомься, это Аристотель! Он тут и костюмер, и цирюльник, и гример. Аристотель, это Анюта, она из России! – коротко и по существу представила нас старушка.

Лысый бородач по имени Аристотель имел не самую приятную, но, безусловно, запоминающуюся внешность. Голова его напомнила мне желтый мраморный шар, сверху гладкий и блестящий, а снизу поросший курчавым бурым мхом. Мощный мясистый нос нависал над яркими и блестящими губами, словно их густо накрасили помадой. Черные брови срослись в одну волнистую линию, а под ней бабочкой открытой устричной раковины распахнулись поразительно красивые карие глаза с перламутровыми белками.

Аристотель вкусно поцеловал мою руку и произнес длинную тираду на греческом, которого я не знаю. Однако интонации и влажный взгляд оратора не оставили сомнений в том, что я получила какой-то многоэтажный комплимент.

– Аристотель, говори по-человечески, этой твоей тарабарщины тут никто не понимает! – потребовала Софья Пална.

Повторенная по-французски, длиннющая фраза прозвучала как банальное: «Рад знакомству». Я усомнилась в точности перевода, но ограничилась таким же коротким ответом: «Взаимно».

– Ну, и чудненько, – резюмировала Софья Пална. – Аристотель, мы к тебе по делу. Анюта, задавай свои вопросы.

– Я хотела спросить насчет Герофилы…

– О! – Аристотель подкатил глаза.

– Ты не окай, как вологжанин, ты слушай давай! – одернула его Софья Пална. – Анюта, спрашивай! Не тяни. У нас с Зизи режим, нам скоро обедать.

Она посмотрела на наручные часики (серебряные, с камешками, на ремешке лиловой телячьей кожи) и поднесла их к мордочке собачки. Та согласно тявкнула.

– Вопрос у меня довольно простой, хотя он может показаться вам странным, – заторопилась я. – Скажите, вы сами видели тело той женщины, Герофилы?

– Видел.

Голос у Аристотеля был глубокий, басовитый.

– А вы его близко видели? – настаивала я.

– Ближе некуда.

– Отлично. Значит, если бы покойная была в гриме, вы бы это заметили?

– Что значит – в гриме? – Аристотель неожиданно разговорился. – Я видел покойниц с лицами, слегка тронутыми пудрой! Видел мертвых леди с изысканным легким макияжем и дешевых шлюх, размалеванных так, что под слоем тона и румян нельзя было с уверенностью разглядеть черты их лиц! Однажды я видел актрису, которая умерла прямо на карнавале, – ее глаза были нарисованы с отступом в полсантиметра, а ресницы от намазанной на них черной туши загнулись когтями и напоминали зимние перчатки!

– Прекрасно! – нетерпеливо воскликнула я. – Я вижу, у вас огромный опыт. Нет нужды так щедро делиться им со мной, просто скажите: много ли косметики было на лице Герофилы?