Сергей Антонов - Полнолуние

– Подольный? Так ведь он больше десяти лет назад умер!

– Не знаю, – пожал плечами Иван. – Я только на днях письмо из нотариальной конторы получил.

Надя нахмурилась, что-то подсчитывая в уме.

– Так. Я тогда в пятом классе была. Хорошо помню, что Подольного осенью хоронили. Значит, Иван, ваш родственник умер ровно тринадцать лет назад.

– Все страньше и страньше, как сказала бы на моем месте Алиса.

– А за наследство вы не волнуйтесь. Дом деда Прокопа целехонек!

Платова это известие не обрадовало.

– Тринадцать лет… Ничего себе юбилейчик!

– Скажу вам больше, – заметила Надя. – Если мне не изменяет память, ваш дед умер, как раз в середине этого месяца и годовщину печального события следует отмечать завтра или послезавтра.

– Я даже не подозревал о существовании этого родственника и вряд ли он обрадуется, если такой невнимательный внучок припрется к нему на кладбище.

– А вы и не найдете могилы Подольного. Я хорошо помню, что его похоронили за оградой. Без креста. Холмик давным-давно сравнялся с землей, чего нельзя сказать о доме. Его видно издалека. Вы легко найдете завещанную недвижимость.

– И все-таки было бы гораздо лучше осмотреть дом и прилегающим местность с таким симпатичны гидом, как вы. Уделите хотя бы десять минут, приезжему милиционеру!

– С большим удовольствием! Вы защитили меня от хулиганов и вправе требовать ответной любезности.

Автобус подкатил остановке. Как выяснилось, кроме капитана и его новой знакомой, других желающих побывать в Махово не нашлось.

Иван и Надя шли по центральной улице деревни сопровождаемые любопытными взглядами, сплетничавших на лавочках старушек.

Лев Евгеньевич Бортышев раскладывал пасьянс, изредка поглядывая на старенькую электроплитку, на которой исходила паром эмалированная кружка. Такая технология кипячения никак не вписывалась в шикарный интерьер кабинета, который занимал Бортышев, и смотрелась так же нелепо, как галстук на шее хозяина кабинета. К его грушевидному лицу больше подошла бы серая сорочка, а на покатых плечах хорошо смотрелся бы не дорогой пиджак от французского модельера, а тюремная роба с биркой на кармане.

Многократно судимый Лев Бортышев по кличке Кипятильник не мог скрыть под напускным лоском свою узкоуголовную сущность, да и не пытался этого делать. Тюрьма поставила на нем первую печать в шестнадцать лет. Отсидев два года за угон мотоцикла, Бортышев начал полировать нары с завидным постоянством. Росли срока, длиннее становился перечень статей уголовного кодекса, по которым проходил Кипятильник, поднимался его авторитет среди братвы.

Постепенно он превратился из Левы во Льва Евгеньевича, а из шестерки – в титулованного вора. После седьмой ходки ему был доверен общак. Кипятильник так ловко распоряжался воровской кассой, что его стали оберегать, холить и лелеять.

Вскоре Бортышев позабыл вкус баланды и последние четыре года курсировал между большим офисом из стекла и бетона и загородным домом. Встречался с градоначальниками, заключал сомнительные, но прибыльные сделки и пополнял общак.

У Льва Евгеньевича не было семьи и почти никаких привязанностей. Он обожал только голубей и чифир. Вот и кликуху свою получил за пламенную любовь к лучшему из тюремных напитков.

Даже на воле, где по первому приказу Бортышеву могли доставить любой, самый экзотический напиток, он пил исключительно черную жижу собственного приготовления. Только почетный титул смотрящего удерживал Кипятильника от желания прикрыть завариваемый чифир грязной руковицей-спецовкой. Без этого штриха напиток, конечно, проигрывал в качестве, но имиджа ради приходилось идти на жертву.

Вода вскипела. Лев Евгеньевич перестал мусолить карты и начал таинство приготовления чифира с отмеривания лошадиной порции крупнолистового грузинского чая.

Священнодействию помешал робкий стук в дверь.

– Входи, Хряк!

В кабинете появился стриженый детина таких габаритов, что при взгляде на него каждый думал о двух сдвинутых стульях, на спинки которых Хряк должен был вешать свой пиджак.

Григорий Хрященко сознавал хрупкость большинства предметов окружающего мира, поэтому передвигался так, словно боялся проломить пол и рухнуть на первый этаж. К тридцати годам он так и не научился управлять собственной силой, предпочитая полагаться в этом на людей вроде Кипятильника, у которых дефицит физических возможностей с лихвой компенсировался гибким умом и змеиной хитростью.

– Что новенького на белом свете, Гриша? – поинтересовался Кипятильник, засыпая чай в воду.

– Глухо, Евгенич, как в танке! – пробасил Хряк, осторожно присаживаясь на стул, который под ним жалобно скрипнул. – Жмот, как сквозь землю провалился. В кабаках не появляется, в саунах с телками – тоже.

– Загородный дом?

– Обшмонали. Разве что доски от стен не отрывали.

– Банки?

– Успел, сучонок, все счета подчистить! – Гриша сжал кулак размером с голову обычного человека. – Эх, попадись он мне!

– Попадется, никуда не денется, – нежно пропел Кипятильник, глядя на свое отражение в кружке с чифиром. – Крысы далеко не уходят. Они по норкам прятаться любят. Наш Жмотушка, ведь из деревенских?

– Точно, – от смеха Хряка задрожали оконные стекла. – Возле сохи родился!

– Так что ж вы его по столицам ищете?

– А ведь верно, Евгенич! И все-таки ты – голова!

– Поэтому и поставлен здесь за порядком присматривать. Действуй, Гришенька. Только найди Жмота и, будь другом, не калечь раньше времени.

Хряк получил дополнительные указания и поспешно вышел из кабинета, а Кипятильник отхлебнул своего варева и зажмурился, как кот на солнышке.

Он спрятал в шкафу всю аппаратуру по приготовлению чифира и вернулся к пасьянсу.

Раскладывая королей и тузов, Лев Евгеньевич думал о коварном и глупом Большакове, который решил обвести его вокруг пальца.

Нет уж, Артурчик, нашла коса на камень!

Кипятильник хорошо знал повадки своего контрагента и почти не сомневался в том, что Большаков прятался в Махово. Именно там он начинал свою карьеру афериста и, с помощью молодого бандита Левы Бортышева заработал стартовый капитал, изящно обмишурив доверчивого председателя колхоза.

Несчастный пред, не дожидаясь суда, повесился, Кипятильник взял на себя все грехи и отправился в зону, а Артур Большаков с головой окунулся в строительный бизнес. В те смутные время он строил еще не дома, а финансовые пирамиды.

За все время дружбы с Кипятильником махинатор не забывал о том, что обязан ему свободой и процветанием. Однако по мере роста банковских счетов у Жмота стали расти крылья. Лев Евгеньевич искренне жалел о том, что не подрезал их вовремя. Теперь предстояло вырвать с корнем.