Татьяна Рябинина - Чертова погремушка

Короче, в основе все этого лежала та самая гордыня, которая сгубила некогда нашего дарителя, превратив его из светлого ангела в князя тьмы. Но ничего поделать с ней я не могла.

Никита, который в основном работал дома, к моему приходу приготовил ужин, накрыл стол и сидел в гостиной за ноутбуком.

— Устала? — спросил он.

— Не то слово, — я плюхнулась на диван и закрыла глаза.

— Может, тебе отпуск взять?

— Недавно была. Ездили с Костей в… в Сибирь.

— А ты точно себя хорошо чувствуешь?

— Отлично я себя чувствую, — шевельнувшееся было раздражение удалось загнать обратно в нору.

Мне хотелось обо всем рассказать Никите, очень хотелось, но… Словно кто-то зажимал мне рот и не давал сказать ни слова о «погремушке». А даже если б я и могла — неужели кто-то в здравом уме мог поверить в это?

День шел за днем, и все было бы отлично, если б не стоящая между нами тайна. Я каждый день приходила с работы все с тем же желанием забиться в угол и уснуть на пару тысяч лет и только в выходные немного отходила. А еще я все чаще и чаще заезжала к Косте, чтобы подержать в руках «погремушку». Она, целительство и Никита — на этих трех столпах держалась теперь моя никудышная жизнь. Да, именно в таком порядке, к сожалению. И я могла себе представить, как мучился дядя Паша, у которого не было такой возможности — подержать чертов подарок в руках. Он держался только благодаря своим кладам.

Только теперь я начала понимать, что происходит. «Погремушка» не только исполняла заветное желание, но еще и позволяла человеку безудержно предаваться своему главному греху — и одновременно страдать от него.

Самое интересное, что я так и не рассказала Косте, какой дар получила. И почему-то даже не попробовала заглянуть в его внутренности, хотя, по идее, должна была вылечить самого близкого человека в первую очередь. Впрочем, Никиту мой «лечебный» взгляд тоже обошел.

А вот о том, что мы с Никитой снова вместе, я брату все-таки сообщила. Тот поморщился — в школе они друг друга недолюбливали.

— Ничего умнее придумать не могла? — фыркнул он. — Не представляю, как можно возвращаться на вытоптанное место. Вот увидишь, все равно ничего из этого не выйдет. И не вздумай ничего ему рассказывать. Сама знаешь о чем.

Этого он мог бы и не говорить. Я и так знала, что не смогу, даже если и захочу.

Сам Никита Костей не особенно интересовался. Я сказала, что брат живет в квартире, которую получил в наследство от дяди, что он уволился с работы и в данный момент ищет новую. Это было вранье, но рассказать правду язык опять-таки не повернулся. Так что помимо тайны между нами стояла еще и ложь, и это тоже мучило меня. Не остро, нет — на острые эмоции я была неспособна, — но вяло, липко и неотступно.

— А зачем ты ездишь к нему так часто? — спросил Никита, когда я вернулась от Кости уже третий раз за неделю.

— У него проблемы, он переживает. И поговорить не с кем. Надо его поддержать. Кто еще, кроме меня? — старательно глядя в сторону, ответила я.

— Не хотел тебе говорить, но… — помолчав, сказал он. — Позавчера я видел его на Невском в компании двух девиц. Одну я знаю, — Никита назвал фамилию известной питерской киноактрисы, звезды мыльных опер. — Вторая тоже очень даже ничего. И он не выглядел человеком с проблемами, которого некому поддержать. Во всех смыслах.

Я только плечами пожала. Придумывать что-то еще у меня просто не было сил.

Никита прекрасно понимал, что я лгу ему, а точнее, чего-то недоговариваю, и я видела, что ему все это не нравится. Казалось бы, мы исправили сделанную некогда ошибку, и теперь все должно быть хорошо. Но когда люди сходятся в не самом юном возрасте, каждый приносит с собой чемодан своего прошлого, своих воспоминаний и проблем. Никитин чемодан был проще — в первый же вечер он рассказал мне о себе. Насколько я могла судить, в его жизни не было особых драм, метаний и рефлексий. Он еще в юности был человеком цельным и самодостаточным, чему я всегда завидовала. Именно вот этой самодостаточности мне никогда не хватало. Я всегда была недовольно собой, а то, что имела или умела, казалось мне мелким и незначительным, — в отличие от того, чего у меня не было.

Мой чемодан оказался с двойным дном. Я понимала, что если так будет продолжаться дальше, Костя окажется прав: ничего не выйдет и мы с Никитой снова расстанемся. Я боялась этого, но и страх был таким же, как все мои остальные чувства: вялым и поверхностным. В общем, это был не тот страх, который мобилизует, а тот, который «будь что будет».

После того, как я вылечила всех коллег, сначала тех, которые сидели со мной в одной комнате, потом остальных, ко мне начали приводить родных и друзей. Прямо на работу — в обеденный перерыв. Начальство в лице излеченного от хронического запора директора компании смотрело на это сквозь пальцы. Мне даже разрешили принимать больных в маленькой пустующей комнате-кладовке, откуда вынесли наваленные ящики и сломанную мебель.

Облегчившись впервые за много месяцев без лекарственной поддержки, директор, как и Шурик, намекнул мне о возможности создания при нашей конторе маааленькой клиники и предложил в аренду самое большое помещение — свой кабинет. Удивившись отказу, предоставил в мое распоряжение кладовку, совершенно безвозмездно. По всей видимости, надеясь, что я передумаю.

Мне совали деньги — я отказывалась. До тех пор, пока меня не отчитала одна сурового вида тетка, которую я вылечила от артроза. То, что дают, надо брать, заявила она тоном, не терпящим возражений. Иначе дар пропадет. Я подумала, что у нее странно знакомые интонации. Совсем, как у того голоса, который время от времени разговаривал со мной, — голоса, так похожего на мой. Как бы там ни было, я испугалась.

Теперь, если спрашивали, сколько мне должны, я краснела и отвечала: «Сколько не жалко». И никогда не считала. И хотя я никому об этом не рассказывала, а деньги брала без свидетелей, все равно все об этом знали.

— Ну что, бессребреница, — прошипел как-то Шурик, больно задев меня локтем, — значит, не нужны тебе денежки, да? Бескорыстная, да? А хорошо устроилась, сучка. Сидишь тут, зарплату получаешь, а еще бабло капает. И за аренду платить не надо.

Я не ответила, а просто повернулась и ударила его под дых. Вроде, несильно, но Шурик отлетел метров на пять, ударился об стену и сполз на пол. Уж чего-чего, а сил у меня теперь было хоть отбавляй.

— Ну все, сука, ты труп, — пообещал он, отдышавшись и кое-как поднимаясь на ноги.

Это было так пошло и по-киношному, что я даже рассмеялась, хотя особо смешно и не было. А уж принимать всерьез его угрозы и вовсе не получалось.