El creador en su laberinto - Андрей Миллер
Мистер Рэнквист кивнул и приготовился записывать.
1822 год: рассказ дядюшки Чичо
Я в те годы работал барменом. Этакую профессию удумали, едва началась «золотая лихорадка» в Каролине. В самом начале века. Первое золото нашли тогда в США, ну а с ним пришла эта мода: выпивать за стойкой. Быстро докатилась она и до Нового Орлеана.
Заведение наше называлось «Дом восходящего солнца».
Местечко было не из тех, где рады найти своего блудного сына. Официально значилось оно отелем: только какой же отель, если доверху набит шлюхами? Публичный дом как есть. А ещё играли в «Доме восходящего солнца» в карты — часто на большие деньги, да обсуждали грязные делишки. И пили. Много пили. Ром был не слишком в чести: предпочитали виски.
Не стану подробно описывать обстановку: и так понятно, как выглядел дом. Не какая-то вонючая дыра для простых моряков, но и не закрытое заведение для самых богатых господ. Что-то среднее. Туда мог зайти не самый бедный горожанин, капитан торгового суда или серьёзный бандит, может быть — даже неженатый офицер.
Работа бармена мне нравилась. За неё платили — а это редкая удача, если умеешь только поить людей да вести с ними разговоры. Я в юности был оболтусом и не овладел никаким ремеслом.
Владел «Домом восходящего солнца» американец: как им город французы продали, так и повалили сюда протестанты. Хотя… какой американец? Мистер Голдман разве что пейсов не носил: типичный иудей. И всё плохое, что о его народе говорят — как знать, не понапрасну ли — именно в Сэме Голдмане воплощалось. Он на всё был готов ради денег и справедливо прослыл скупердяем.
Когда работаешь барменом, видишь перед собой самую суть жизни. Так что за несколько лет работы в «Доме восходящего солнца» я чего только не наслушался и чего не повидал… Бывало всякое. Драмы и комедии. Иногда — кровь.
Но один вечер вышел особенным, и не только из-за финала. Из-за особой встречи.
Была суббота. В субботнюю ночь, понятное дело, «Дом восходящего солнца» просто ломился от посетителей. Бандитская аристократия, портовая знать… Народу уже привалило, но я понимал — это ещё не предел, скоро станет вовсе не протолкнуться. А пока вошли эти двое.
Сначала я обратил внимание на негра. Чернокожие в городе не удивляли, но какого негра обычно увидишь? Если не раб, то моряк или фримен — а они от раба отличаются лишь тем, что беднее одеты и хуже накормлены. Но я-то говорю о совсем другом чернокожем! Этот был богат.
Всякий богатый негр выглядит смешно, вот и он тоже. Костюм его был скроен на манер старомодного фрака и имел пижонский фиолетовый цвет. Уважающий себя гринго такого не носит, конечно, если он не мужеложец… Да ещё на голове — высоченный цилиндр с парой ярких перьев. Негр курил длинную и толстую сигару, настоящее бревно в зубах. Сам-то высокий и худой, что твоя жердь: а лицо — будто череп еле-еле обтянули кожей. А ещё громко смеялся. Грохотал смехом прямо с порога: того и гляди — стёкла вылетят. При нём была женщина.
Странно, конечно. Что с собственной женщиной делать в «Доме восходящего солнца»? Сюда ходили за продажными. Да и женщина была необычная.
Любой бы узнал в ней типичную ирландку. Кожей бледная, с ярко-красной помадой — всё самое то к огненным волосам. Наряд носила богатый, но совсем неприличный для леди: так оденется шлюха, у которой денег больше, чем у ста лучших шлюх. Узкий корсет, в котором груди страшно тесно (а грудь-то была — ох, моё почтение), юбка короче, чем принято, голые плечи. И тоже вся в перьях, воткнутых в волосы.
— Гаитянец, небось! — это мне Хулио сказал; он в тот вечер крутился рядом со своей гитарой.
Гаитянцы жили тогда на широкую ногу. Я ещё под стол пешком ходил, когда они стали гнать с запада своего острова французов: завели царька чёрного, Дессалина, а потом сами его убили, но это уж другая история. Новый Орлеан французы американцам вовремя продали, а вот Эспаньолу просто... потеряли, одним словом, чтобы не сказать грубо.
Там, кроме освободившихся рабов, оставались ещё и испанцы. Правда, они уже стали величать себя доминиканцами: тоже объявили независимость, на востоке. Но аккурат в год, о котором я рассказываю, наших на острове негры тоже прижали к ногтю. Всё забрали себе… весь остров лёг под власть чёрных.
— Hola, amigo! — это мне негр крикнул весело, едва подошёл к стойке. — Славный нынче вечер! Что замер? Гляди-ка: стою перед тобой, а у меня до сих пор не налито!
Хоть я недолюбливал гаитянцев, да и вообще всех негров, но этот малый располагал к себе. Обаятельный, как говорится. Лыбился во все зубы, а зубы-то — что твой снег, хоть я отродясь снега не видел. И баба его так глазками стреляла — ух…
— Коли выпить желаете, мистер… могу предложить славный бурбон.
— Бурбон? Это что такое?
Сейчас-то каждый знает, что такое бурбон. Но тогда его только-только стали вывозить за пределы Кентукки, увешали весь Новый Орлеан рекламой. Ясное дело, что приезжий с Карибов про этот славный напиток не слыхал.
— Как виски, только по-американски. Из кукурузы гонят.
Негр сигару изо рта вытащил, глянул на свою женщину, потом на меня. Видно, задумался.
— Виски из кукурузы... Чудно-то как! Ну давай, Чичо: плесни мне бурбона! И себе налей тоже. Да ещё кого угости!
И бросил купюру на стойку: такую купюру, на которую с десяток бутылок купить было можно. Ясно видно, что сдачи не ждёт. А такой подход, знаешь ли, любому бармену приятен: сразу видно, что зашёл хороший человек. Я даже и забыл спросить, откуда он знает моё имя.
— Что даме налить? Игристого-то, грешен, нынче не держу. Но всякого другого вина в избытке. Есть даже французское! За счёт заведения, как говорится…
Женщина захихикала, будто я глупость какую-то сказал. А негр затянулся сигарой, выпустил дым кольцами и отвечал мне:
— Оставь французское для других гостей. Моя женщина пьёт только ром! Самый,
