Стивен Кинг - Доктор Сон

В четыре часа Верные отправились назад в лагерь, напоенные энергией. Они собирались вернуться назавтра, и через день, и через два. До тех пор, пока запасы пара не истощатся. А тогда они снова двинутся в путь.

К тому времени волосы Дедули Флика из белых станут серебристо-стальными, и коляска ему уже будет не нужна.

Глава третья

ЛОЖКИ

От Фрейзера до Норт-Конвея было двадцать пять миль, и все же каждый четверг вечером Дэн Торранс отправлялся в путь отчасти просто потому, что мог. Теперь он работал в «Доме Хелен Ривингтон». Зарплата была приличной, к тому же он вернул себе водительское удостоверение. Машину он купил не бог весть какую, трехлетний «Каприс» на дешевой резине и с заикающимся приемником, но с двигателем у нее все было нормально, и всякий раз, поворачивая ключ зажигания, Дэн чувствовал себя самым удачливым человеком в Нью-Гэмпшире. Он считал, что если ему больше никогда не придется сесть в автобус, то он умрет счастливым. На дворе стоял январь 2004-го. Не считая пары случайных мыслей и видений, — плюс то, чем он иногда занимался в хосписе, — сияние угасло. Он бы все равно делал это добровольно взятое на себя дело, но после «Анонимных алкоголиков» Дэн рассматривал его еще и как своего рода искупление. Помощь людям в этом смысле была столь же важна, как и воздержание от выпивки. Если ему удастся продержаться еще три месяца, он сможет отпраздновать трехлетие своей завязки.

Дэн не забывал упомянуть в своих ежедневных «благодарственных медитациях», на которых настоял Кейси К. (потому что, сказал он со всей строгостью ветерана Программы, благодарный алкоголик не напивается), о своем возвращении за руль, но продолжал ездить на собрания «Большой книги» в основном по другой причине. В них было что-то успокаивающее. Камерное. Открытые встречи-обсуждения там были неуютно многолюдными, но по четвергам в Норт-Конвее все было иначе. Старая поговорка Анонимных алкоголиков гласит: если хочешь спрятать что-то от пьяницы, засунь в «Большую книгу»,[5] и посещаемость встреч по четвергам подтверждала ее правдивость. Даже в пик туристического сезона, с Четвертого июля по День труда, в Амветс-холле к моменту удара председательского молотка собиралась едва ли дюжина человек. В результате Дэн слышал вещи, которые, как он подозревал, в присутствии пятидесяти (а иногда и семидесяти) кающихся алконавтов и нариков никогда бы не прозвучали. На больших собраниях ораторы обычно скатывались в банальности и склонны были избегать личного. Там говорили: «Трезвость приносит свои дивиденды». Или: «Хочешь считать мои грехи — сам их и искупай». Но никогда там не услышишь откровений вроде «Я переспал с женой собственного брата, и оба мы были в стельку».

По четвергам на собраниях «Мы изучаем трезвость» от корки до корки читали синее руководство Билла Уилсона, всякий раз начиная с того места, на котором остановились в прошлый. Когда книга кончалась, они возвращались к «Мнению доктора», и все начиналось заново. Чаще всего за одно собрание успевали прочитать страниц десять или около того. Это занимало примерно полчаса. В оставшиеся полчаса группа должна была обсудить прочитанное. Иногда они и вправду это делали, но гораздо чаще разговор сворачивал в другом направлении, как непослушная планшетка на поле доски для спиритических сеансов под пальцами нервных подростков.

Дэн запомнил одно из таких собраний, на котором он оказался где-то после восьми месяцев «завязки». Они обсуждали главу «Обращение к женам», полную домостроевского высокомерия, — эта глава почти всегда вызывала живой отклик у молодых девушек, посещавших собрания. Им хотелось знать, почему спустя шестьдесят пять лет после первой публикации «Большой книги» никто не удосужился добавить в нее раздел «Обращение к мужьям».

Когда Джемма Т. — женщина лет тридцати, чья эмоциональная палитра состояла из двух красок: Злость и Глубокое Раздражение, — тем вечером подняла руку, он ожидал услышать очередное феминистическое выступление. Вместо этого она сказала:

— Я хочу с вами кое-чем поделиться. Я живу с этим с семнадцати лет, и если не расскажу все, мне никогда не избавиться от тяги к кокаину и выпивке.

Группа замерла в ожидании.

— Как-то раз я возвращалась пьяной с вечеринки и сбила мужчину, — сказала Джемма. — Это случилось в Соммервиле. Я так и оставила его лежать там, на обочине. Я понятия не имела, жив он или мертв, и до сих пор этого не знаю. Какое-то время я ждала, что за мной приедут полицейские, что меня арестуют… но никто так и не приехал. Все сошло мне с рук.

Она рассмеялась, как смеются над особенно удачной шуткой, а потом уронила голову на стол и зашлась в рыданиях, сотрясавших все ее худощавое тело. Тогда Дэн впервые понял, какой ужасной может быть «честность во всех делах наших», когда этот принцип применяется на практике. Он вспомнил — эти воспоминания до сих пор регулярно посещали его, — как опустошал кошелек Дини и как маленький мальчик тянулся к кокаину на кофейном столике. Его восхищал поступок Джеммы, но сам он к такой радикальной честности готов не был. Если бы пришлось выбирать, рассказать об этом кому-нибудь или выпить…

Я лучше выпью. Без вопросов.

Сегодня вечером читали «Нечего терять» — один из рассказов «Большой книги» в разделе под жизнеутверждающим заголовком «Они потеряли почти все». История развивалась по уже известной Дэну схеме: хорошая семья, походы в церковь по воскресеньям, первый стакан, первая пьянка, разрушенный алкоголем бизнес, растущий ком лжи, первый арест, нарушенное обещание исправиться, приход в организацию и наконец — счастливый финал. Все рассказы в «Большой книге» заканчивались хорошо. В этом и крылась ее притягательность.

Вечер выдался холодным, но в помещении было жарко, и Дэн начал клевать носом, когда доктор Джон поднял руку и сказал:

— Я уже некоторое время кое о чем лгу своей жене и не знаю, как это прекратить.

Дэн сразу проснулся. Ему очень нравился ДД.

Оказалось, что жена Джона подарила ему на Рождество часы, довольно дорогие, и когда пару дней назад она спросила, почему он их не носит, Джон ответил, что забыл их в кабинете.

— Вот только там их нет. Я везде смотрел — пусто. Я постоянно езжу по больницам, и когда мне надо переодеться в халат, пользуюсь шкафчиками в докторской раздевалке. Там кодовые замки, но я их даже не запираю, потому что налички у меня с собой немного, да и красть, в общем, нечего. То есть, кроме часов. Не помню, чтобы снимал их и клал в шкафчик — ни в центральном госпитале и ни в Бриджтонском, — но мне кажется, вполне мог. Дело не в цене. Просто это напоминает старые дни, когда я каждый вечер напивался до одури, а по утрам догонялся «спидами», чтобы не свалиться.