Валерий Михайлов - Комедианты

Это была любовь с первого взгляда, отчаянная любовь без будущего, которая продолжает расти по мере понимания того, что ей никогда не суждено исполниться, любовь, порождающая отчаяние и боль, самую сладкую боль в мире. Я любовался ей, ни на мгновение не отрываясь от экрана. Я смотрел, как она ходит, как спит, как ест, как о чём-нибудь думает. Я смотрел на неё, а потом, по окончании смены, возвращался к себе в комнату, выключал свет, зарывался лицом в подушку, чтобы, ни дай бог, камера, а я был уверен, что за мной продолжается наблюдение, не могла зафиксировать беззвучный крик немого отчаяния. Я буквально сходил с ума от понимания того, что её ожидало, и от своей неспособности что-либо сделать.

Всё верно, она оказалась слишком твёрдым орешком для гниющих зубов эксперимента. Она вступила с ними в борьбу. Она единственная вступила с ними в борьбу! Она не пыталась с ними спорить или отлынивать от работы. Это было бы слишком просто, слишком примитивно. К этому они были готовы. К чему они не были готовы, так это к встрече с сильным сверхчеловеческим духом. Она сразу поняла своим исключительно женским чутьём, что вторая фаза есть не что иное, как уничтожение в человеке всего человеческого. Она это поняла и вступила в борьбу. Она приняла вызов системы – бесчеловечного чудовища с миллионами щупальцев.

Она выполняла все требования, но делала это с грацией королевы. Она оставалась богиней даже там, в условиях, когда и человеком-то невозможно быть. Ни карцер, откуда она не вылезала, ни лошадиные дозы адских лекарств, ни побои не были властны над её духом. Она продолжала оставаться собой, точно такой же, как и в первый день появления. Казалось, она не замечала своего внешнего вида, не замечала плачевного состояния, истощения и постоянной боли. Она словно бы жила в раю своего внутреннего богатства, которое было сильней любых их усилий.

Тогда-то и произошло то, что должно было произойти. Расписавшись в собственном бессилии, а это был акт злобного бессилия, они пошли на крайний шаг. Ночью после изнурительного рабочего дня к ней в камеру ворвались санитары, вооружённые фонарями и дубинками, человек пять или шесть. Они били её долго, бесконечно долго и с особой жестокостью. Они били так, чтобы навсегда поломать, искалечить её прекрасные черты, они ломали ей кость за костью, пытаясь через тело уничтожить нечеловеческий дух. Избиение продолжалось более часа. За это время её не один раз можно было забить до смерти, но над ней работали настоящие профессионалы. Они умудрялись причинять нечеловеческие страдания, но так, что она продолжала оставаться в сознании. Она ни разу не закричала и даже не застонала. Её лицо продолжало оставаться спокойным, совершенно спокойным. Тогда они накинулись на неё, все вместе, сразу. Они насиловали её самым отвратительным, бесчеловечным образом. Всё её тело было сплошной кровавой раной, и в эту рану они сплёвывали своё тупое бессилие. Когда и эта часть процедуры была позади, один из санитаров помочился ей прямо на лицо. Вряд ли он собирался останавливаться, но тут она открыла глаза. Она посмотрела ему в глаза, она только посмотрела ему в глаза, а он рухнул к её ногам. Он рыдал, целовал её изувеченные ноги, умаляя о прощении. Он рыдал так, словно это над ним только что совершили все эти зверства.

Он покончил с собой той же ночью. Другие насильники кто сошёл с ума, кто спился, а кто умер при странных обстоятельствах.

Её бросили в карцер, умирать.

Когда же похоронная компания открыла склеп, чтобы выбросить гниющие останки, камера была пуста».

– Тот человек, что искал Цветикова, он приходил из-за неё? – спросил я Дюльсендорфа, стараясь изо всех сил держать себя в руках. В том, что речь шла о даме с вуалью, я не сомневался. Кажется, я начинал понимать, я начинал понимать… Конечно! Она вырвалась и теперь пытается как-то связаться с реальностью, хоть с кем-то, кто мог бы ей помочь! Все эти годы…

– Это был её отец.

– И вы хотите, чтобы после всего этого он отнёсся к вам по-другому? Вам и вашему Цветикову, которого вы покрывали? – Я был готов убить Дюльсендорфа.

– Ты забываешь о том влиянии, которое оказал на меня Цветиков. Я был запрограммирован на верность и покорность.

– Поэтому он вас и не убил?

– Цветиков?

– Нет, отец этой женщины.

– Смерть – это слишком лёгкое наказание. Есть вещи сильней, значительно сильней.

– Убийство близких?

– Нет, это был всего лишь аргумент в нашем споре, и аргумент не в мою пользу. Этот человек знает, как получить своё.

– Если это всего лишь аргумент, то каково должно быть наказание.

– Прекрати! – вмешалась Светлана. – Ты разве не видишь…

– Заткнись! – оборвал её я.

Я был полон ненависти ко всем вокруг, особенно к Дюльсендорфу, которого я бил прицельно своими вопросами, каждый раз под ватерлинию. Он прекрасно понимал, что я делаю, но даже не пытался защититься или оказать сопротивление. Он покорно принимал каждый удар, словно причиняемая мною боль освобождала его от другой, несоизмеримой по силе боли.

– Моим наказанием была совесть. Она разбудила во мне совесть. Самое невыносимое наказание – это ощущение своего предательства по отношению к ней. Я словно Иуда, предавший Христа.

– Однако вы не повесились.

– Я слаб, я слишком слаб. К тому же мне очень дорога моя шкура, моя, может быть, не самая лучшая, но именно моя шкура.

А она… Она была Человеком! Она была именно тем Человеком, Человеком, избранным Богом. Это было видно невооружённым глазом, с самого начала… Как они могли этого не понять! Я всё больше и больше об этом думал, и чем больше я думал, тем больше понимал, что они не слепцы. Они совсем не слепцы. Они искали её, чтобы уничтожить, и когда Бог наконец-таки вмешался… он просто её забрал. Они искали Человека избранного, чтобы уничтожить его божественную искру, а уже потом… Тогда-то я и понял, что живым оттуда не уйдёт никто. Надо было бежать. Мои хозяева совершили недопустимый поступок. Они позволили флажкам потерять цвет. Флажки выцвели, и теперь я мог выбежать на свободу. Не надо, думаю, говорить, что я был наивен и глуп. Меня взяли. Взяли через десять минут после побега. Ко мне подсоединили десятки электродов и пустили электрический ток. Ток был разной мощности, разной частоты и разной силы. Я потерял сознание, а когда очнулся, то был уже далеко, очень далеко. Я был на железнодорожной станции, возле пустых вагонов. Сначала я подумал, что меня выкинули, решив, что я уже мёртв, но вокруг не было тел, как если бы это было захоронение. В любом случае надо было скорее уходить. Каково же было моё удивление, когда я понял, что не могу выбраться. Я доходил до определённого места, и как ни пытался, дальше не мог сделать ни шагу. Нет, я мог идти сколько угодно, но при этом оставался на месте. Тогда-то я понял… Я был там, куда исчезла она! Я был Робинзоном, попавшим на свой необитаемый остров! К счастью, недалеко от вагонов находился ручей, а вокруг было полно змей, лягушек и крыс. Голодная смерть мне не грозила, правда, жрать их мне приходилось сырыми. Целыми днями я пытался найти лазейку, пытался выбраться из своей тюрьмы… Случайно я набрёл на открывшееся окно… Я уехал на север. Несколько лет работал на стройках века… Вернулся, устроился здесь на завод, женился…