Культ Ктулху (сборник) - Коллектив авторов
– И что вы обо всем этом думаете, Эб?
Тот бесстрастно посмотрел на Брюса.
– Вы – человек научный, мистер Тарлтон. Я просто пытаюсь жить здесь с земли, с которой… с которой что-то не так. Вы сказали, книги вроде этих, наверху, у вас что-то типа хобби. Тогда вы должны знать обо всем об этом больше моего. Я однажды заглянул в одну из них – всего разок – и не особо много в ней понял, зато могу сказать: такие книги до добра вас не доведут, это уж точно. Но это ваши дела. А я просто стараюсь слишком уж много об этом не думать.
Это была самая длинная речь, которую мне довелось слышать от Эба Кори, и по мне, так достаточно определенная. Брюс, кажется, пришел к такому же выводу.
– Думаю, надо будет после обеда сходить поглядеть на вашу землю, мистер Кори, – сказал он.
– Сделайте милость, мистер Тарлтон, сделайте милость. Я буду на южном поле.
Я молча слушал этот разговор, и что-то в нем меня беспокоило… я бы даже сказал, навязчиво преследовало и никак не желало никуда деваться из головы. Ах, да, Брюсов сон! Я встал из-за стола, оставив остальных продолжать беседу, и отправился наверх, гадая, что же в рассказе о сне так меня встревожило. Тропинка через кладбище… старая гробница… что-то зовет изнутри…
Повинуясь внезапному импульсу, я проскользнул в комнату, где ночевал Брюс. Единственное окно было все еще задернуто линялой зеленой шторой. Я отодвинул ее – и еще не успев посмотреть, я уже все знал. Потом я таки посмотрел и увидел. Картина хлынула мне в мозг, будто его ведром холодной воды обдали. И стоя там, в оцепенении, я ощутил первую волну космического ужаса, которой вскоре суждено было захлестнуть и меня, и Брюса, и почти что свести нас с ума.
А за окном бежала узкая грунтовая дорога, и справа ее окаймляла ржавая проволочная ограда. Вон дыра в ней, а вон и заросшая травой тропинка и повалившиеся надгробия на старом заброшенном кладбище – прямо за нашим домом. И потрескавшаяся цементная гробница – все, как рассказывал Брюс, только совсем рядом, за окном.
Несколько часов спустя, идучи через поле, я рассказал Брюсу об этом открытии: кладбище за домом и все прочее, совсем как в его сне. Он совсем не удивился, и сказал, что тоже это видел.
– Ты, кажется, начинаешь думать, что увиденное мною вовсе не было сном – что я вправду гулял в ночи по тропинке к тому склепу. Так вот, нет. Это был просто сон. Я совершенно уверен, что из комнаты не выходил.
На мгновение мне показалось, что он не прочь сказать и больше – но Брюс уже передумал.
Зато меня теперь разобрало любопытство: не жадность к древним знаниям, какую демонстрировал Брюс, а скорее, уж неуемный скептицизм.
– Лайл Уилсон рассказал тебе еще что-нибудь интересное? Как там тот дневник – ты же небось помираешь от желания его поскорее увидеть?
– Я его уже видел – но, увы, недостаточно. Он вынес его из дома и зачитал мне кое-какие фрагменты. Помнишь, он говорил, что его временами накрывает настоящей жаждой? Я сказал, что такое и со мной случается – тогда-то он и принес дневник.
– Жаждой чего, скажи мне ради бога?
– Не знаю. Но боюсь, бог тут совсем ни при чем, о чем бы этот Уилсон на самом деле ни толковал. Вот это-то я и хотел у него выяснить.
– И как, удалось?
– По правде сказать, очень мало. Я слишком уж любопытствовал, и Лайл что-то заподозрил. Но все равно прочел мне несколько кусочков из этого самого дневника Ханса Зиклера, так что я смог сложить два и два. Помнишь, как Кори говорил, что его дед построил этот дом, а заднее крыло добавил потом? Так оно и есть. Ты, может, заметил, что комната выходит почти прямиком на кладбище?
– Так что же там с дневником? – продолжал настаивать я.
– Я узнал немногое. Старый Зиклер имел привычку поздними вечерами сидеть у окна той задней комнаты наверху и бормотать какой-то вздор. С дороги окно хорошо видно; прохожие вскоре прониклись идеей, что он совсем спятил. Уилсон говорит, он тогда был совсем мальчишкой, но хорошо помнит, как старый Зик торчал в том окне, и даже слышал его речи. Жуткое было зрелище. Так вот, судя по всему, в той гробнице что-то такое было, и Зиклер уверился, что оно ему отвечает, правда как-то странно. Не словами, а в уме. Что-то вроде неземной такой телепатии, как я понимаю. Объяснить попонятнее старый Зик все равно не мог. Короче, оно чему-то учило Зиклера, а временами за что-то его благодарило. Вот было бы здорово прочесть весь этот раздел дневника, да Лайл больно жадный. Хитрая бестия! Ага, а еще в те времена куча домашней скотины попропадала и даже несколько человек детей. Судя по всему, Зиклер их всех тщательно записывал, но расположить все эти данные в какой-то связной последовательности не так-то легко. Лайл читал мне кусками из разных частей дневника, все время перепрыгивал и все на меня глазел – какое впечатление оно производит.
Было там одно место, где Зиклер вроде бы был недоволен и даже разочарован, волновался и хотел узнать больше, но для этого ему бы понадобилось найти некий параграф в «Некрономиконе». Он даже деньги копил, чтобы съездить в Аркхэм: у них там в Мискатонском университете, по слухам, спрятан один экземпляр, так он хотел на него взглянуть. Но в итоге так никуда и не поехал, по крайней мере, в дневнике об этом не упоминается. Да и Лайл говорил, что Зик никогда не покидал Векры. Здесь и помер, причем естественной смертью, хотя и мямлил какую-то жуть перед самой кончиной.
За этим разговором мы дошли до южного поля, где и застали Эба Кори – за пахотой. Он ненадолго прервал работу и стал глядеть, как Брюс роется в земле то там, то сям.
– Бьюсь об заклад, вы никогда такой почвы не видали, мистер Тарлтон, – мрачно прокомментировал он, когда Брюс выпрямился с образцом в руке.
– Ну, и выиграли бы, – отвечал тот. – Да вы только поглядите на это!
Он передал ком земли мне. Это оказалась самая необычная почва, какую я в жизни видал: странного серого цвета, почти порошкообразная, хотя и не пересушенная – даже, скорей, влажноватая. Больше всего она походила на слегка сырой пепел. Земля выглядела какой-то оскверненной и недоброй – она даже на ощупь была гадкой, совсем не такой, какой полагается быть хорошей, свежей земле. Я поскорей уронил ее, едва подавив дрожь, и нервно вытер пальцы о штаны. Брюс изумленно воззрился на Эба.
– То есть вы хотите сказать, что в ней еще что-то растет?
– А то как же. Она тут еще не такая плохая, как поближе к дому.
– Поближе к старому кладбищу, вы хотите сказать?
Эб поглядел на Брюса, потом пожал плечами.
– Да один черт. И не такая плохая, какой была во дни моего деда. Единственное что, в ней ничего до нормального размера не дорастает, и частенько многие вещи… ну, такие, странные бывают, искривленные. Но все достаточно съедобное.
– Интересно, а дед-то ваш что об этом всем думал? Ну, о земле. Должны же у него были какие-то мысли встречаться на этот счет?
Эб снова пожал плечами.
– Какая разница, что папаша Зиклер думал, на склоне-то лет в особенности. Он о ту пору совсем уже ку-ку стал, все это знали. Могу только сказать, что он к этой земле привязался… или как-то себя к ней привязал, уж не знаю. Помню, он как-то сказал, что земля нам не принадлежит. И то, как он это сказал… он явно имел в виду не только этот кусочек, а всю землю, вообще – везде. У меня до сих пор мурашки по коже, как вспомню, что он тогда говорил. Мол, что мы тут всего лишь на время, и когда-нибудь Они пробудятся и заберут землю вновь под свою руку, потому что Им-то она на деле и принадлежит. Их он всегда с таким особым почтением поминал вроде как.
У Брюса глаза так и зажглись интересом.
– А ваш дед не говорил, как или когда это наступит? – жадно спросил он. – Не упоминал какие-нибудь имена – Ллоигор, например? Или Б’Мот? Или Фтахар?
Но Эб ничего такого не вспомнил. Слишком уж много мудреных слов говорил в бытность свою папаша Зиклер.
Брюс сунул образец злой земли в конверт, и мы собрались уходить. Но еще один, последний вопрос он все-таки задал:
