Татьяна Корсакова - Проклятое наследство

Заснула она уже под утро. Наверное, поэтому, когда в дверь ее купе деликатно постучались, почувствовала себя совершенной развалиной. За ночь головная боль так и не прошла, наоборот – она, кажется, даже усилилась. В висках ухало, во рту пересохло, в горле першило, хотелось чаю. Много-много горячего чаю. Но раскисать себе Анна не позволила, сообщила Мише, что через четверть часа будет полностью готова и принялась приводить себя в порядок. Сказать по правде, привести себя в порядок она должна была еще накануне, вот только вчера сил на такие мелочи у нее не хватило. Не хватало их и сейчас, пришлось призывать в помощницы силу воли, вставать, переодеваться в свежее платье, вычесывать остатки грязи из непослушных волос, сооружать из них какую-никакую прическу, умываться. То, что получилось в результате, Анну не то чтобы порадовало, но удовлетворило. Теперь никто не посмел бы назвать ее деревенской девкой. Впрочем, тот, кто однажды посмел, остался в Петербурге, и вспоминать о нем нет никакой нужды.

Ее появление Миша встретил восхищенным взглядом. Он умел восхищаться Анной вот так молча, без лишних слов и глупых комплиментов. Только ради одного этого ей хотелось выглядеть настоящей леди.

Завтракать отправились в вагон-ресторан. Так же, как и вечером, аппетита не было. Ее бы воля, они бы ограничились Ксюшиными пирожками и поданным в купе чаем, но Миша ведь мужчина, ему нужен полноценный завтрак. В вагоне-ресторане было малолюдно, наверное, не все пассажиры еще проснулись. Оно и хорошо, не хотелось Анне оказаться в толпе, уединение ее вполне устраивало. Вот только уединения не получилось, они едва успели сделать заказ, как за соседний столик присел Клим Туманов.

Появление его оказалось неожиданностью не только для Анны, но и для Миши. Неприятной неожиданностью, надо сказать. А сам Клим, казалось, не испытывал неловкости, по-свойски кивнул Мише, поклонился Анне.

– Мое почтение, миледи, – сказал со светской улыбкой и словно невзначай коснулся своей разбитой губы. – Рад видеть, Михаил Евсеевич. Как погляжу, вы тоже ранние пташки.

– Что вы тут делаете, Клим Андреевич? – В отличие от Туманова, Миша даже не старался быть любезным. В голосе его звучало удивление пополам с раздражением.

– Знаете ли, решил последовать вашему примеру, отправиться в путешествие. – Туманов говорил и одновременно изучал меню. – Подумал вдруг, что жизнь моя скучна и неинтересна. Что именно из-за скуки люди совершают самые большие глупости. К тому же, – он поднял взгляд на Анну, – компания подобралась неплохая. Кстати, миледи, сегодня вы выглядите не в пример лучше, чем вчера. Этот чахоточный румянец вам очень к лицу.

Ей бы вилкой в него запустить, а она вместо этого испуганно провела рукой по горячей щеке.

– Что-то у меня вдруг пропал аппетит. – Не станет она выслушивать такие сомнительные комплименты. – Миша, ты меня проводишь?

Смотрела она только на Мишу, на его насупленные брови и сжатые кулаки. Надо держаться, ради него держаться. Не хватало еще скандала…

– Конечно. – Миша встал следом, протянул ей руку.

– Очень плохо, Анна Федоровна. – Теперь Туманов смотрел на нее снизу вверх, но все равно казалось, что сверху вниз. И как у него только так получалось? – Хороший аппетит – показатель не только физического, но и душевного здоровья женщины. Глупо морить себя голодом лишь из-за того, что кто-то из присутствующих здесь вам неприятен.

– Не кто-то, а вы, Клим Андреевич. – Анна оперлась на руку Миши. – Ваше общество мне крайне неприятно. И сдается, с путешествием вы погорячились. Сидели бы в столице, там таким, как вы, самое место.

– Каким таким? – Он выжидающе приподнял одну бровь.

– Напыщенным и самодовольным идиотам.

Тетя Настя бы ее за такие слова не похвалила, а вот Венька бы точно одобрил. Еще бы и присоветовал врезать Туманову в глаз. Или в кадык, в кадык больнее. Венька ж не знает, что словом тоже можно врезать не хуже, чем кулаком.

– Миледи, а вы, однако, занятная штучка. – Вместо того чтобы оскорбиться, Туманов неожиданно расхохотался. – Берегитесь, Михаил Евсеевич, с такой норовистой девицей не всякий управится.

Все-таки надо было кулаком в кадык, но далеко, не дотянуться. А до стакана с водой дотянуться можно вполне. Анна и дотянулась, а потом с наслаждением наблюдала, как по изумленному лицу Туманова стекают холодные капли. А вот следующий раз непременно кулаком… Сейчас главное, пока этот мерзавец в себя не пришел, увести Мишу. От греха подальше.

Миша упрямился, не хотел уходить, но и действий никаких не предпринимал. Туманов тоже не предпринимал, вытер салфеткой лицо, посмотрел на Анну этаким растерянно-задумчивым взглядом, а потом улыбнулся. Все-таки надо было кулаком в кадык…

Ей сделалось плохо ближе к вечеру. То есть и днем-то было не особо хорошо, но физическое нездоровье Анна списывала на приключившееся утром треволнение. Вернувшись в свое купе, она попросила Мишу принести чаю, выпила целый стакан. От Ксюшиных пирожков отказалась. Наверное, сказывалась минувшая бессонная ночь, хотелось если не уснуть, то хотя бы просто прилечь. Да и что еще делать во время долгой дороги?

Но прежде чем остаться в купе одной, Анна потребовала, чтобы Миша дал слово, что не станет связываться с Тумановым, что даже смотреть в его сторону не будет. Миша пообещал. Наверное, он пообещал бы ей что угодно, лишь бы успокоить, такой уж он был человек.

Сон навалился косматой шубой, от шубы пахло так же, как от пальто Туманова, – мокрой шерстью. Запах этот щекотал ноздри, длинные шерстинки забивались в горло, мешали дышать. Но проснуться, чтобы сбросить шубу с плеч, не было сил. Сил хватало только на то, чтобы открыть глаза, сделать большой глоток остывшего чаю, глянуть в окно, за которым пейзажи менялись точно в калейдоскопе, и снова уснуть.

Пару раз приходил Миша, нужно было вставать, открывать ему дверь. Вставать совсем не хотелось, но это ведь Миша! И Анна врала, что чувствует себя прекрасно, а от обеда отказывается только лишь потому, что не желает видеть наглую рожу Туманова. Обед принесли в купе, и Миша лично следил за тем, чтобы она все съела. Съесть все не получилось, большая часть так и осталась на тарелке. А от ужина Анна и вовсе отказалась. К ночи стало совершенно ясно, что сонливость и слабость ее не из-за усталости, а из-за жара. Прогулка под дождем вылилась-таки в простуду. Раньше никогда не выливалась, а теперь – пожалуйста! В горле уже не просто першило, казалось, его сдавило железным ошейником так сильно, что тяжело было не только глотать, но и дышать. Озноб сделался и вовсе невыносимым. От него не спасали ни два шерстяных пледа, ни наброшенная поверх пуховая шаль.