Мария Барышева - Дарители

Рука охранника с пистолетом дернулась вверх, но недостаточно быстро. Человек, в которого он собирался выстрелить, уже был не перед ним, а вынырнул откуда-то сбоку. Перехваченная рука хрустнула, выронив оружие из безвольно разжавшихся пальцев в поставленную ладонь, а мгновением позже хрустнули шейные позвонки незадачливого стрелка. Схимник толкнул безвольно оползавшее тело в одного из охранников, всадил пулю в шею другого, подхватил залитого чужой кровью Свиридова, который хлопал глазами, как сова на свету, и толкнул его себе за спину.

— К двери пошел!

— Убейте!

Выкрикнувший это одно-единственное слово голос принадлежал Баскакову, но прозвучал задушенно, как если бы тому вздумалось набить рот ватой. В крике были повеление и сила, и было что-то еще, беззвучное и страшное, словно заключившее слово в особую раму. Охранники, теперь больше, чем когда-либо, преданные своему хозяину, послушно сорвались с места, и те, у кого были пистолеты, синхронно нажали на курки, и каждая пуля нашла свою цель.

Одна из них неминуемо угодила бы Вите в голову — та бежала по комнате бестолково, не таясь и не оглядываясь на то, что происходило за ее спиной, — если бы не громкий голос, отчетливо разрезавший поднявшийся гвалт, — пусть странно холодный, но знакомый.

— На пол, живо!

На ходу она нырнула вниз, и пуля только чиркнула ее по темени, вырвав прядь волос. Вита в ответ на боль зашипела и уже через секунду была возле неподвижно лежавшей на боку Наташи и отчаянно тормошила ее, пытаясь заставить подняться.

— Ну же, Наташка, пойдем! Вставай, мать твою, вставай же!

— Не хочу, — женщина вяло отмахнулась иссеченной морщинами рукой, ладонью другой размазывая по лицу подсыхающую кровь. — Уходи, отстань!..

Вита выругалась вовсе уж не по-женски и так же не по-женски сильно вцепилась в эту руку, намеренная выволочь подругу из комнаты, хочет она того или нет, но тут же обернулась, затылком почувствовав опасность.

Андрей, разумеется, не мог сдерживать всех охранников одновременно — вот один и прорвался и бежал к скорчившимся на полу девушкам рысьими скачками. Пистолета у него не было, но были руки — уже протянутые вперед и вниз — у умелого человека оружие не менее страшное.

Она только и сумела сделать, что вцепиться в Наташу еще крепче и открыть рот для крика. Но крик не понадобился. Огненное щупальце добралось, наконец, до камина, проскользнуло сквозь фигурную решетку, и огонь обрадованно хлынул в портал. Темно-синие лепестки пламени жадно слились с уютными красно-желтыми, в камине полыхнуло, будто туда щедро плеснули керосином, и полукруглый зев вдруг зло плюнул огнем, достав до противоположной стены.

Вита успела пригнуться, вжимаясь лицом в медно пахнущее кровью плечо подруги, реакции же охранника хватило только на то, чтобы развернуться, и он, оказавшийся точно на пути выплеснувшейся мощной огненной струи, мгновенно превратился в живой факел. Охваченный пламенем с ног до головы, охранник боком свалился на пол и, сгибаясь и разгибаясь в мучительных болевых судорогах, откатился в угол, оставив за собой широкий огненный след, где и забился, надсадно воя и безуспешно колотя себя пылающими руками. Комнату заполнил резкий, чуть сладковатый запах горелого мяса. Огромный лепесток огня же, ни на секунду не прервав своего движения, ударился о стену, мгновенно расстелился по ней, огонь поднялся к потолку и затянул его живым, колышущимся плащом, с необъяснимой стремительностью растекаясь по всем углам комнаты.

— Как в мастерской Неволина… — услышала Вита хриплый, надорванный болью голос Наташи. — Это не просто огонь, это…

— Вставайте!

Обе вскинули глаза на Славу, который, незаметно подобравшись к ним, теперь сидел на корточках, склонившись и загораживая обеих от того, что творилось за его спиной. Он смотрел на них, страшно оскалившись и с шумом выдыхая воздух сквозь стиснутые зубы, зажав ладонью простреленное левое плечо. Потом ладонь оторвалась от плеча и легко толкнула Виту.

— Давай, перед нами пойдешь, только пригнись! Наташка, вставай!

Его голос был прерывистым, высохшим, болезненно хриплым, но он ни разу не заикнулся. Единственный открытый глаз смотрел пусто и бессмысленно, удивительно напоминая глаза Наташи, когда та работала над картиной. Вита вдруг подумала, что Слава умер, но забыл об этом. Она приподнялась, оттолкнувшись от подставленной руки — липкой от крови и показавшейся удивительно сильной. А он наклонился и приподнял Наташу за плечи. Та слабо ворохнулась, снова пробормотав, чтобы ее оставили в покое.

— Не смей! Вставай! — рявкнул Слава и сгреб ее с пола. Она безвольно поддалась — худенькая, странно легкая, словно была сделана из картона, — такая непохожая на ту, которая совсем недавно держала наведенный на него пистолет и ее рука не дрогнула ни разу.

Вита, опередившая их на несколько шагов, уже перемахнула через огненную полосу, и теперь по другую сторону яростно хлопала по своим тлеющим брюкам. Неподалеку маленький врач, пригнувшись, остервенело рвал на себя ручки дверей, и из его рта вырывались испуганные, всхлипывающие звуки. Слава подхватил девушку на руки и вместе с ней одним прыжком оказался по другую сторону огненного препятствия, вяло успев удивиться, что его тело, которое словно пропустили сквозь огромную мясорубку, еще способно на такие действия. Еще одна пуля оцарапала его шею, он споткнулся и упал, успев толкнуть Наташу к двери, где ее перехватила Вита, и та почти повисла в ее руках, беспомощно свесив руки и склонив голову. Вита крепко держала Наташу за талию, но смотрела не на нее, а куда-то за спину Славе.

Он обернулся и сквозь близкие пляшущие языки пламени увидел, что уже весь дальний конец комнаты охвачен огнем, неумолимо ползущим по стенам к дверному проему. По потолку стелился ровный, мягко колышущийся слой пламени, из которого время от времени вырывалась огненная плеть, но тотчас втягивалась обратно. Ближе к двери к полу то и дело быстро спускались трехцветные жаркие язычки, быстро касались стены, косяка, дверной створки, точно пробуя на вкус, но тут же отдергивались, оставляя густой черный след, и сквозь выстрелы слышались звонкие хлопки лопавшихся в огне электрических лампочек, когда пламя набрасывалось на очередной светильник. Оно то продвигалось с голодной стремительностью, то ползло лениво, как самоуверенный хищник, не сомневающийся, что добыча уже никуда от него не денется. Комнату заволакивали густые, удушливые клубы дыма.

— Обманула меня-а-а!.. не могу управлять!.. почему?!.. обманула!.. убейте!!! всех убейте! все умрите!

То, что было Баскаковым, давно покинуло кресло, теперь превратившееся в доедаемые огнем обугленные деревяшки и пучок торчащих пружин, и, надсаживаясь в горестном вое, медленно, но верно продвигалось к двери. Из-за перераспределившейся массы тела и изрядно сместившегося центра тяжести ему пришлось опуститься на четвереньки, и оно ползло, раскачиваясь из стороны в сторону, упираясь в пол вывернутыми локтями и коленями, цепляясь скрюченными пальцами и волоча за собой разбухшие ноги с остатками туфель. То ли наросты, то ли опухоли, покрывавшие теперь все его тело, проступившие даже на губах, веках, взбугривавшие и без того до предела натянутый на ягодицах и в паху трикотаж белья, дергались и сокращались, точно пытались жить своей жизнью; с некоторых свисали длинные складки кожи, напоминавшие щупальца или хвосты. Испещренные красными жилками глаза смотрели вперед со слепой ненавистью, а в распяленном, разорванном рте трепетал в крике пухлый, грязно-розовый язык.