Вольфганг Хольбайн - Анубис

— Знаю, что ты хочешь сказать, и поверь, со мной было то же самое, когда я в первый раз узрел это место. — Грейвс замотал головой, словно душил в зародыше возражения, которые Могенс вовсе и не собирался высказывать. — Ведь вполне возможно, что древние египтяне еще в незапамятные времена достигли этих берегов. Не забывай, что царства фараонов прочно держались на протяжении тысячелетий! Есть теории — спорные, должен признаться, но они есть! — предполагающие, что культура аборигенов Южной Америки уходит корнями к другому, еще более древнему народу, чье происхождение или, если угодно, прихождение до сих пор неизвестно. Подумай хотя бы о схожести пирамид племен майя и египетских пирамид! А Мексика не так уж и далеко отсюда. — Он возбужденно всплеснул руками. — Но что я тебе тут вещаю! Сьюзен объяснит тебе все много лучше, чем я.

— Доктор Хьямс?

Грейвс снова кивнул так яростно, что очки чуть было не соскочили с его переносицы. Странно, но Могенс не помнил, чтобы Грейвс когда-либо нуждался в оптическом приборе для улучшения зрения.

— Она египтолог, — пояснил он. — И, кстати, очень сильный.

— Что естественно подводит меня к следующему вопросу. — Могенс охватил широким жестом пространство вокруг. — Все это чрезвычайно интересно, если не сказать сенсационно. Но при чем здесь я? Я, конечно, археолог, но древний Египет никоим образом не входит в мою компетенцию, не говоря уж о том, что у тебя имеется специалист в этой области.

— Если точнее, корифей, — удостоверил Грейвс. — Доктор Хьямс принадлежит к ведущим авторитетам в своей области.

«И являясь таковым, — подумал Могенс, — вряд ли она на седьмом небе от счастья от того, что Грейвс привлек к участию еще одного специалиста». Могенсу стала понятнее казавшаяся безосновательной враждебность в ее взгляде, что, однако, никак не улучшило его самочувствия.

— Разумеется, ты прав, Могенс, — продолжал между тем Грейвс. — Есть причина тому, что ты здесь. И даже очень веская причина. Но сегодня уже поздно. У тебя был трудный день, ты, наверное, устал и проголодался. Мне предстоит еще многое тебе рассказать, но на данный момент это все.

Уже давно стемнело, когда они поднялись на поверхность. Могенс был так потрясен нахлынувшими на него мыслями и впечатлениями, что по-настоящему пришел в себя, только толкнув дверь своего жилища. Здесь его ждал новый сюрприз. Электрический свет, наличие которого все еще повергало его в легкое изумление, был выключен, а его место заняла керосиновая лампа под желтым колпаком и полдюжины свечей, которые распространяли мягкий свет. Стол был покрыт белой льняной скатертью, и кто-то — по всей вероятности, Том — уставил его фарфоровой посудой и бокалами. Едва Могенс скинул плащ и пиджак, как дверь за его спиной снова распахнулась, и вошел Том с подносом, на котором дымились миски с кушаньями и кувшин свежесваренного ароматного кофе. Он без комментариев выгрузил все это на стол.

— Садитесь, профессор, — пригласил он, закончив свое дело. — Я положу вам.

Могенс был слишком огорошен, чтобы возражать, и молча повиновался. Со все возрастающим изумлением он наблюдал, как Том с ловкостью, сделавшей бы честь и обер-кельнеру престижного ресторана, подал ему кушать, но решительно покачал головой, когда тот взялся за бутылку с вином, чтобы налить ему.

В первое мгновение Том казался сбитым с толку, но затем на его лице появилось почти покаянное выражение:

— О, простите, я совсем забыл. Вы же не пьете спиртного. Пожалуйста, простите!

— Ничего страшного. — Могенс махнул рукой в сторону изобилующего яствами стола. — Великолепно! Ты знаешь толк в кулинарном искусстве?

Том скромно покачал головой и продолжил накладывать на его тарелку мясо, поливая подливкой, картофель с поджаристой корочкой. Одного запаха было достаточно, чтобы у Могенса потекли слюнки. Он вдруг почувствовал, как проголодался. Все-таки единственной трапезой за весь день был завтрак — пусть и обильный, — который перед его отъездом приготовила мисс Пройслер, а между тем перевалило далеко за восемь вечера. Ему пришлось взять себя в руки, чтобы не схватить с неприличной поспешностью нож и вилку. В желудке у него громко заурчало, отчего он сконфузился. Но Том только улыбнулся.

— Надеюсь, вам понравится. На повара я не учился.

— Если хоть на малую толику так вкусно, как выглядит, это, несомненно, будет самой изысканной едой, которую мне предлагали на протяжении долгих лет.

Том польщенно улыбнулся, но тут же махнул рукой в сторону двери:

— Если это все… Мне надо еще позаботиться об остальных.

— Ты со всем этим справляешься один? — Могенс понадеялся, что Том не заметит его явного разочарования. Он-то намеревался за ужином потолковать с юношей и, возможно, получить ответы на тот или иной вопрос, которые Грейвс не дал даже возможности задать.

— Не так уж трудно, — скромно ответил Том. — К тому же готовить мне нравится. Я уж подумывал открыть в городе ресторан, когда работа здесь кончится. Но до этого пока далеко.

— Так говорит доктор Грейвс? — осторожно спросил Могенс. — Он считает, что это еще долго продлится?

Как бы безобидно ни звучал вопрос, он явно поверг Тома в смущение. Он немного помялся, а потом все-таки сказал:

— Извините меня, профессор, но доктор Грейвс запретил нам говорить о работе за пределами пещер.

— Ладно, Том, — отступил Могенс. — Я не хотел смутить тебя.

Том нервно кивнул:

— Я… я зайду попозже… за посудой. Если что-нибудь понадобится, просто откройте дверь и покричите меня.

Он поспешно вышел, чтобы не предоставить Могенсу повода к дальнейшим неприятным расспросам, а Могенс стряхнул последние мысли о Джонатане Грейвсе и его столь же сенсационной, сколь и зловещей находке и принялся за еду.

Уже с первым куском ему стало ясно, что это и впрямь была наилучшая еда, которую он получал в последние годы за стенами пансиона мисс Пройслер; она бы выдержала конкурс в соревновании с кухней ресторанов при гостиницах-люкс. Совершенно очевидно, что Том, помимо водительских способностей, обладал еще целой кучей других скрытых талантов. И хотя Том навалил в его тарелку явно чрезмерную порцию, Могенс проглотил ее на раз, да еще смакал куском хлеба последние капли подливки.

По телу разлилось ощущение сладкой истомы, когда он закончил трапезу. Его взгляд на мгновение задержался на застеленной свежим бельем постели, и одного этого взгляда хватило, чтобы приятная расслабленность перетекла в свинцовую тяжесть. Веки закрывались сами собой, и ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы не заснуть прямо за столом.