Вольфганг Хольбайн - Анубис

Могенс все еще не мог говорить. Шок должен бы уже отступить, но все было наоборот. Ощущение нереальности, которое охватило его, все усугублялось. С тех пор как Джонатан Грейвс заново вторгся в его жизнь, она стала больше смахивать на кошмар, который теперь приобретал все более абсурдные черты. Они находились в египетском храме, глубоко под землей и всего лишь в пятидесяти милях от Сан-Франциско!

— Но это… невозможно! — наконец выдохнул Могенс.

— Однако реально, — язвительно ухмыльнулся Грейвс. Он отпустил руку Могенса, отступил на пару шагов и сделал приглашающий жест. — Добро пожаловать в мое царство, дорогой профессор!

«Мое царство»? Могенс лишь краем сознания зафиксировал это странное определение. Прилагая все усилия, он пытался оторвать свой взгляд от невероятного окружения и полностью сконцентрировать его на Грейвсе, но это никак не удавалось.

— Я… я поражен, — пробормотал он.

Наверное, это было не совсем то, чего ожидал Грейвс, но на большее Могенс был сейчас не способен, в его мыслях все еще царил беспросветный хаос.

— Может, сходить за коньяком, который Сьюзен прячет у себя под столом? — спросил Мерсер. — Нашему дорогому профессору, кажется, не помешает хороший глоток.

— В этом… нет необходимости, — вяло возразил Могенс. — Спасибо.

— Наш дорогой профессор не употребляет алкоголя, — вмешался Грейвс. — По крайней мере, так было раньше. И не думаю, что с тех пор что-то изменилось, или?.. — Пару минут он понапрасну ждал ответа, а потом, пожав плечами, круто повернулся к Мерсеру:

— Большое спасибо, доктор. А теперь вы и доктор Мак-Клюр можете вернуться к работе. Все остальное я беру на себя.

Мерсер хотел было возразить, но ограничился лишь разочарованным вздохом и пожатием плеч. Мак-Клюр же без всяких комментариев повернулся и вышел. По всему видно, Грейвс имел власть над своими людьми.

Грейвс не только дождался, пока оба покинут помещение и решетка опустится за ними, но и пока их шаги, становясь все глуше, совсем не умолкли. Когда он снова повернулся к Могенсу, выражение его лица резко переменилось. Он все еще улыбался, но это больше не было бесшабашной юношеской улыбкой, то есть ее след еще оставался, но в глазах появилось вдруг что-то… подстерегающее.

Могенс мысленно призвал себя к порядку. То, что он увидел, было слишком впечатляющим, чтобы позволить личной неприязни к Грейвсу взять верх или, того больше, помутить его рассудок. Он глубоко вдохнул, расправил плечи и заставил себя не только выдержать взгляд своего противника, но и ответить улыбкой на улыбку. К его собственному удивлению, ему это почти удалось.

— Прошу прощения, Джонатан, — откашлявшись, начал он. — Сам не знаю, чего я ожидал, но то, что я здесь…

— Знаю, такого ты не ожидал, — перебил его Грейвс. — Я был бы в высшей степени удивлен, если бы это было не так. — Улыбка окончательно исчезла с его лица и уступила место крайней серьезности. — Мне тоже следует извиниться за то, что напустил столько таинственности. Но теперь, когда ты своими глазами видел, в чем здесь дело, думаю, согласишься, что я не мог даже сделать малейшего намека, как бы тяжело мне ни было сдерживаться.

Могенс кивнул. Дальнейших объяснений и не требовалось, но Грейвс тем не менее продолжал:

— Ты, конечно, можешь себе представить, какие бы это имело катастрофические последствия, если бы хоть одно-единственное слово просочилось на публику. — Он отмахнулся обеими руками, хоть на этот раз и не так размашисто, как до того. — Но хватит об этом, Могенс. Идем, я устрою тебе экскурсию! — На миг озорная ухмылка школяра промелькнула по его лицу. — Полагаю, ты уже готов лопнуть от любопытства.

Это соответствовало истине, так что Могенс лишь молча кивнул. Но в нем говорило не одно любопытство. Несомненно, должно пройти еще немало времени, прежде чем его разум оправится от осознания невозможности происходящего, с которым он столкнулся, но пока что ощущение нереальности, овладевшее им, только усугублялось. Он беспрекословно последовал за Грейвсом, однако ему по-прежнему было трудно сосредоточиться на его пояснениях и рассуждениях. Хотя вины Грейвса в том не было. Могенс не был египтологом и интересовался этой сферой лишь в разумных пределах. Но толкования Грейвса увлекли его, он подпал под их чары. Он не смотрел на часы, но, должно быть, пролетело куда больше часа, пока Грейвс с неподдельной гордостью властелина водил его по «своему царству». И за это время Могенс узнал о мифологии древних египтян и услышал имен богов, владык и демонов гораздо больше, чем за все университетские годы. Он не понимал и половины того, что Грейвс со все возрастающим воодушевлением первопроходца втолковывал ему, а из этой половины тут же забывал добрую часть услышанного еще до того, как эта импровизированная экскурсия едва ли подошла к середине.

— Видишь, Могенс, — заключил Грейвс, после того как завершил описание каждой отдельной статуи, объяснение содержания каждого отдельного рельефа и смысл не всех, но большинства иероглифов, — я ничуть не преувеличивал, когда говорил о значении моей… нашей, — поправил он себя, — находки.

— Но здесь! — Могенс потряс головой. Вопреки всему, что он увидел и услышал за последние часы, он все так же находился в полной прострации, как и в самый первый момент. — На Северо-Американском континенте! Это…

Он не мог говорить дальше. Пусть он не был специалистом в этой области, но прекрасно представлял себе, какие потрясения это открытие вызовет в кругах научной общественности, а посему все это должно быть неопровержимо подлинным. И оно, без всякого сомнения, было подлинным. Уж не говоря о том, что все здесь превосходило потенциальный размах безумнейшего из безумных шутников в мире, а предположение, что вообще возможна фальсификация такого масштаба, не имела ни малейшего шанса на успех. Сюда, несомненно, устремится весь научный мир и будет скрупулезно искать любые ничтожнейшие доказательства обмана или подлога. Но он, Могенс, просто знал, что этот храм — подлинник. Он чувствовал возраст окружавших его стен, чувствовал дыхание тысячелетий, вереницей веков прошедших перед глазами каменных статуй и высеченных фигур. Ничто здесь не было фальшивым. И вместе с тем все было неправильным. Грейвс поведал ему еще далеко не все — это он тоже чувствовал. При всем выставленном напоказ избытке научного воодушевления, с которым Грейвс представлял ему свое открытие, он явно утаивал, от него нечто важное, может быть, даже самое важное. Какую-то еще большую, возможно что угрожающе опасную тайну, которая от начала времен скрывалась за покровом видимых вещей.